Мариуш Вильк - Путем дикого гуся

Лишь в центре деревни, где стояла возле дороги пара старых домов, мы заметили некоторые признаки жизни — дым из трубы и кота в окне. Попробуем попытать счастья.

— Говорят, на острове церковь раньше стояла? — заговариваю я со стариком, расчищающим дорожку возле дома. — Это на котором?

— А на Ильинском, — старик машет рукой в сторону ближайшего острова, — туристы спалили. Только кладбище осталось.

— Когда это было?

— Не знаю. Лет двадцать назад, может, и того больше. Какая теперь разница?

На краю Машозера дорога закончилась. На утоптанном снегу стояло стадо массивных джипов с затемненными окнами. Хозяева рыбачили.

До Ильинского острова по льду — около полутора километров, от силы два. Сильный ветер клонил золотистые камыши. Через некоторое время я оглянулся. Издали поселок напоминал термитник.

— Наверное, в свое время это была прелестная деревушка…

— Скажи, Мар, что произошло с этим народом? Когда-то люди селились в самых красивых местах, а сегодня умеют только засрать все вокруг. Когда-то строили прекрасные дома, а сегодня обычный сарай поставят — и то криво. Почему?

— Не знаю, милая.

Мы подходили к Ильинскому острову — и все глубже делалась тишина. На границе голубой лесной тени все умолкло. Ни криков птиц, ни дуновения ветра под кронами деревьев. Приглушенный свет сочился сквозь голые ветви, снег на могилах усыпан сухими иголками, кое-где на крестах — венки из искусственных роз, над одной из могил свисал с сосны черный лоскуток.

— Остров мертвых, — шепнула Наташа.

Из сумрачной сени кладбища мы вышли на просторную, залитую солнцем поляну. На краю, у самой стены деревьев торчал из снега железный крест. В первый момент я подумал, что это еще одна могила, но, подойдя ближе, прочитал на табличке, что крест сей венчал церковь Святого пророка Илии, построенную здесь в 1564 году игуменом Иоасафом, основателем мужского монастыря на острове. 19 же июля 1979 года церковь сгорела. Выше кто-то привязал проволокой к кресту медальон с фотографией Ильинской церкви. Такие медальоны с портретами умерших прикрепляют обычно на могилы…

И вот что интересно: столько лет прошло после пожара, а поляна голая — ни деревца.

Я вернулся в свою келью. То есть в Сектор редких книг, который я называю кельей, поскольку, как правило, сижу здесь среди раритетов в полном одиночестве — словно монах в скриптории (не считая сотрудниц). Читатели сюда заглядывают редко. Зато в интернет-зале — толпы. Всем хочется побыстрее да попроще (символы нашей эпохи) — легче набрать слово на экране и удовлетвориться моментально высветившейся информационной кашей, чем самому копаться в каталогах, заказывать кипы фолиантов и выковыривать из петита сносок что-то, что — возможно — пригодится… утомлять глаза, дышать пылью…

Да и занятие, которому я здесь предаюсь, напоминает работу монастырского писца — чтобы лучше понимать текст Баландина, я принялся вручную переписывать его с микрофильма. Читая с пленки, я не мог сосредоточиться, путался, то и дело ловил себя на том, что, добравшись до конца страницы, не понял ни слова. А переписывая текст в свой молескин, я не только вникаю в каждую завитушку мыслей Баландина, но и — заодно — изучаю правила старой русской орфографии (до реформы 1872 года): употребление краткого или долгого «и», «еров» и так далее. Следуя за Баландиным — слово за словом — воспроизвожу ход его дум.

Я дважды пробежал глазами пятый вечер, в котором патриот обсуждал с мельником и рыболовами недавнее путешествие на Машозеро, но лишь читая этот фрагмент в третий раз — с карандашом в руке, — обратил внимание на «замкнутость сердца героя в молчании, чтобы не утратить доверия собеседников и склонить их к указанию мест, где в земных недрах залегают руды». То есть это не ошибка Тихона Васильевича — что чиновник, прибывший на Лососинку в поисках беглых рекрутов, ни с того ни с сего принимается рассуждать о строительстве заводов. Нет, это сознательный художественный прием, акцентирующий маску героя, а также то, что под действием алкоголя у него раньше времени развязался язык. На самом деле, утверждает Василий Мегорский, этим чиновником-патриотом был Иоганн Блюэр [56] Иоганн Фридрих Блюэр (1674 — не ранее 1731) — выдающийся горный деятель, один из основателей горного дела в России. , командированный Петром Первым в Олонецкий край на поиски серебряных, железных и медных руд.

Блюэр — один из тех «немцев», с помощью которых Петр Великий строил свою великую Империю. «Немец» — не в смысле национальности (хотя Иоганн Блюэр как раз прибыл в Россию из Саксонии), а любой иностранец, не владеющий русским языком, то есть — «немой», «немчура». Сомневаюсь, что Баландин имел в виду Блюэра, когда писал о чиновнике-патриоте, ведь с «немцем» никакие местные мельники или рыболовы не смогли бы договориться. Думаю, речь шла скорее об Иване Патрушеве, рудознатце и дозорщике, сопровождавшем геологическую экспедицию Блюэра в 1702 году. Если Баландин вообще вел речь именно об этой экспедиции.

Впрочем, кем бы ни был герой Баландина, свою задачу он выполнил на пять с плюсом. Ибо не только разговорил мельника и рыболовов до такой степени, что в конце концов они и поведали ему секреты местной металлургии, и показали места добычи руд, и провезли по деревням, где в печах выплавляли сыродутное железо, показали сельские кузницы, в которых из него выплавляли собственно железо и уклад.

Да! Теперь я понимаю, почему чиновник-патриот изображал идиота, гоняющегося за беглым рекрутом. Добычей и обработкой железных руд местное население испокон веку зарабатывало себе на хлеб, который земля здесь не родила, поэтому неудивительно, что, боясь конкуренции со стороны государства (а точнее — того, что государство просто отберет у них выработки и принудит к рабскому труду на своих предприятиях…), держали язык за зубами. Я бы тоже молчал.

Во-вторых — выплавка металла с древнейших времен считалась занятием сокровенным, а труд кузнеца приравнивался к деятельности шамана. Мирча Элиаде даже писал об «общих корнях сакральности шамана и кузнеца», утверждая, что и того и другого почитали как «господина огня». Достаточно обратиться к «Калевале» (шаманской библии карелов и финнов) и задуматься над образом кузнеца Ильмаринена, выковавшего чудесную мельницу изобилия Сампо. Подобные тайны первому встречному не выкладывают.

Итак, приходится снова свернуть в сторону и углубиться в историю. То есть обратиться к началам металлургии на Севере. А заодно объяснить, что значит «уклад».

О рождении железных руд рассказывал старый Вяйнемейнен в девятой песни «Калевалы». Мать железа — Воздух, старшие брат и сестра — Огонь и Вода. Железо появилось на свете позже всех, когда Укко, сил воздушных повелитель, отделил небо от воды, а из воды проступила земная твердь. Затем творец небесный потер ладонью о ладонь, погладил левое колено, и в конце концов из него появились три полногрудые девы. Девушки ступали по краю облака, а из груди у них капало на землю молоко. Из груди старшей сочилось молоко черное, из которого возникло ковкое железо, из груди средней — лилось белое, породившее крепкую сталь, из груди же младшей — красное, родоначальник хрупкого чугуна. Спустя некоторое время железо пожелало познакомиться с огнем, но тот так полыхнул, что едва не сжег младшего брата. Пришлось железу в болото закопаться, чтобы его братский жар не опалил.