Мариуш Вильк - Путем дикого гуся

В Ловозере мы заглянули к нойду Яковлеву, который по-прежнему живет в доме на улице Вокуева, где я описал его в книге «Тропами северного оленя» [150] Яков Яковлев (р. 1962) — нойд (саамский шаман), живописец, скульптор, мастер декоративно-прикладного искусства. . Яша очень изменился: уже на пороге я понял, что дела плохи. Он словно бы не узнавал меня, все моргал и лишь после четвертой бутылки вина признался, что лишился глаза. Беда произошла во время камлания — шаманского транса, когда Яшин дух блуждал по тому свету, а бесчувственное тело оставалось лежать на земле. Сначала нойда пытались привести в чувство утюгом (Яша показал мне шрам на животе), а потом выкололи глаз. В свое тело он вернулся в больнице. С тех пор не шаманит, покуривает анашу, а чтобы милиция не почуяла на лестничной клетке дым, топит на сковородке сахар — вонь жженого сахара заглушает запах травы.

Лишь Валерка Теплаков [151] Валерий Теплаков — герой книги М. Вилька «Тропами северного оленя». не изменился, хоть и провел на «зоне» несколько лет. Он стрелял в туриста-браконьера, убившего его любимого оленя Пылесоса, но насмерть ли завалил или только ранил, не знаю — Лемминг говорил путано, а выспрашивать мне не хотелось. А так у него на базе под Пункаруайвом все по-прежнему — тот же шум и та же мужская компания, вонь рыбы, онучей и дешевого табака… даже полярное сияние заиграло на ночном небе точь-в-точь, как в ту пору, когда мы были там с Тадеушем [152] Речь идет о Тадеуше Михальском. . Лежа в чуме у огня, я поклялся привезти в Ловозерские тундры Мартушу. К тому же будет предлог вернуться на базу Валерия в очередной книге.

На обратном пути мы свернули с главной трассы на восток и через Апатиты поехали в Кировск — взглянуть на Хибинские тундры, которых я ни разу не видел вблизи. Сколько же я об этом Кировске наслушался… Дескать, суперсовременный центр зимнего спорта — в сезон питерцы с мурманчанами тут соревнуются, — самые навороченные канатные дороги, трассы, трамплины, отели и бары, не говоря уж о девках и банях с массажем. И что же оказалось? Провинциальная дыра — остатки советского ампира 1930-х годов вперемежку с «хрущевками». Самое большое впечатление произвели на меня украшенные лепниной — барельефом Ленина — руины железнодорожного вокзала. Так, вероятно, выглядели колониальные владения на Черном континенте, — подумал я, щелкая фотоаппаратом, — после ухода белых. Напротив гостиницы — памятник большевику Сергею Кирову, убитому в 1934 году (предлог для начала Большого террора), а в забегаловке на углу две молодые б… играли в кегли. Хибин я так и не увидел — их скрыли облака.

Единственное, чем и в самом деле отличается сегодняшняя мурманская трасса от той, которую я помню по прежним путешествиям, — это бары при бензоколонках, где можно поесть, отдохнуть и посмотреть по телевизору программу «Вокруг света», а потом принять горячий душ, расплатившись банковской картой. Это безусловно облегчает скитание, делая его еще более беззаботным.

Пустых зеркал не бывает.

14 сентября

В первой главе трактата «Чжуан-цзы» маленькая цикада смеется над большой птицей Пэн, что той приходится подниматься в поднебесье, чтобы пролететь девяносто тысяч ли с севера на юг, а ей достаточно вспорхнуть на веточку вяза, присесть на мгновение, отдохнуть и вернуться на землю. Долго до меня не доходило: что имелось в виду? Наконец дошло… в автобусе, по дороге из Медвежьегорска в Великую Губу.

Была поздняя осень 2008 года, я возвращался с фестиваля писателей-странников Fuorirotti в Удине, где рассказывал о своей поездке на Лабрадор, совершенной двумя месяцами ранее, и где познакомился с седовласой Марией Сильве Кодекаса, которая всю жизнь провела в пути и недавно закончила очередную книгу (на сей раз по следам баклажана — она путешествовала по маршруту распространения этого овоща по свету). Из Удине мы поехали с фотографом Моникой Булай в Триест, чтобы встретиться с глоб-троттером Паоло Румизом, посетить замок в Дуино, где Рильке начал «Элегии», выпить кофе в кафе «Сан Марко», сравнивая маски над буфетом с их описанием у Магриса, и совершить небольшую поездку в Венецию, потом на поезде через Альпы (ничего себе марш-бросок!) отправились в Вену на книжную ярмарку, встретились там с Мартином Поллаком и Герхардом Ротом [153] Герхард Рот (р. 1942) — австрийский писатель. , после ярмарки смотались на машине с Элен Белендорфер и ее мужем в винодельню Эхна в Кремс-на-Дунае, потом — навеселе — улетели в Санкт-Петербург, где съели традиционный суп с Иваном Лимбахом, моим русским издателем, — и ночью на поезде отправились в Петрозаводск. Утром — пересадка в Медгору, откуда — вечерним автобусом через Заонежье — в Великую Губу.

В Заонежье смеркалось, моросил дождь. По окнам стекала грязь, оставляя на стекле отвратительные потеки. Запашок в автобусе был тот еще, лишь откуда-то спереди сквозь душную вонь мокрого войлока сочился слабый аромат туалетной воды «Ив Роше». Народ печально безмолвствовал. Рядом дремал, нацепив наушники, в которых грохотал русский рэп, молодой человек, в полумраке светились мобильные телефоны — малолетки играли, забыв про белый свет, две бабули на задних сиденьях дожевывали булки из пакетика, а монументальная блондинка напротив грызла семечки, сплевывая в кулак. Боже мой, подумал я, как немного эти люди видели, некоторые даже в Москве никогда не бывали, не говоря уж об Удине. Я за одну поездку больше мира повидал, чем они за всю свою жизнь, а ведь это мелочь по сравнению с Румизом и Кодекасой.

Вдруг автобус затормозил. Налево — дорога на Ажепнаволок, остановки тут нет. Из мрака явились трое. Водитель вышел. Пассажиры высыпали на обочину. Кто-то курил, кто-то отошел помочиться. Оказалось, мужики договорились с водителем — он привезет водяру, а они принесут свежую рыбу. Выложили ее на кусок брезента. Чего там только не было: налим и судак, лосось и форель, я даже палию заметил. Пассажиры обступили улов. Посыпались шутки и местные сплетни. Даже малолетки, на мгновение оставив свои мобилы, включились в общий галдеж, а юноша, что дремал рядом, скинул наушники и принялся флиртовать с блондинкой. Никто никуда не торопился. Я представил себе, как реагировал бы турист, окажись он случайно среди нас. Наверняка сразу бы нахмурился: чего стоим? И так уже опаздываем, а он торопится — надо еще в Кижах галочку поставить. И тут меня осенило.

Я осознал, что народ вокруг брезента — стайка тех самых цикад, радующихся веточке вяза, не ведая о далеких полетах. Они просто — не знают. Что вовсе не означает, что они несчастливые. Быть может, как раз наоборот: они — не ведающие — более счастливы.

Позже я вспомнил вопрос Чжуан-цзы: голубизна неба — подлинный ли его цвет? Или так получается оттого, что небо для нас недостижимо? А если оттуда посмотреть вниз, то увидим ли мы то же самое?