Ингер Эдельфельдт - Созерцая собак

Мне приходит на ум и другая мысль: если бы Элла осталась со мной, если бы мы продолжали жить вместе и оказалось бы, что у нее появляются признаки болезни Альцгеймера, то смерть была бы для нее только благом.

Я уже звонил в медицинскую консультацию и узнал, что наследственность при такой болезни далека от стопроцентной вероятности, но риск все же есть.

Мне по-прежнему претила мысль предать Эллу. Казалось, она будет сидеть у меня на шее, что бы я ни делал. Будем ли мы жить вместе или порвем отношения, она всегда будет внушать мне чувство вины.

Как получается так, что одни люди творят что угодно, не чувствуя при этом ни тени стыда, а другие, сделав малейший неправильный шаг, едва «преступив мораль», тотчас ощущают такой сильный прилив стыда, что, будь они японцами, сделали бы себе харакири?

Поскольку эти мои заметки начинают приобретать характер «исповеди», я считаю себя в полном праве продолжать исповедоваться.

Вы наверняка подумали, что я снова начну утомлять вас своими размышлениями об «убийстве» и «нечувствительности», но речь пойдет совсем о другом.

Возможно, вы помните, что я писал о юной девушке, которая общалась с М. М. в те времена, когда он начал снимать квартиру Эллы; она понравилась ей, несмотря на свое вульгарное поведение.

Однажды в августе, придя домой, я, к своему удивлению, обнаружил, что Элла сидит на кухне вместе с этой девушкой; они встретились на «Озерном фестивале», который посещали Элла и Анчи, идя на поводу у своего дурного вкуса.

Но к делу это не относится. Рассказываю об этом только потому, что история получила продолжение, о котором мне до сих пор мучительно вспоминать.

И вот эта девушка вновь появилась в отсутствие Эллы.

Я пригласил ее войти и предложил выпить кофе. Элла скоро вернется, сказал я, хотя прекрасно знал, что до вечера ее не будет.

Мне хотелось попробовать «пообщаться» с девочкой, войти в роль доброго «дядюшки Рагнара», вот я и предложил ей кофе с печеньем, как поступила бы на моем месте «тетушка Элла».

Ну как можно одновременно быть двумя совершенно разными людьми? Как можно совмещать в себе два параллельных «хода мысли»?

Один ход мыслей предполагал, что я буду утешать эту девочку, как делала Элла, буду добрым и понимающим взрослым, который внимательно относится к молодежи.

Другой ход мыслей выдвигал на первый план сексуальные фантазии, что, наверное, вовсе не удивительно, если учесть поведение самой девочки.

Я невольно попытался представить себе их сожительство с М. М. Какие услуги она оказывала стареющему учителю и что вообще могло ее в нем привлекать? Может быть, он платил ей? Купил ее? Или ей всего-навсего нравились взрослые мужчины?

Может быть, на квартире у Эллы он и она со своими подружками устроили сексуальный притон?

Не знаю, догадывалась ли эта девочка, что иногда я о ней фантазирую, но вела она себя неуверенно, почти боязливо, это мешало мне и задевало за живое.

Я спросил, сильно ли она расстроилась из-за смерти М. М., и она ответила почти вызывающе: поскольку он ее «обманул», она не то чтобы «ужасно страдает», просто ей не хочется о нем говорить.

Тогда я попытался завести разговор на общие темы; я спросил ее, каково живется молодежи в наши времена, в эпоху безработицы и тому подобного.

Она, казалось, была недовольна моими словами, и скоро стало очевидно, что ей хочется поскорее уйти. Я решил, что имею право потребовать, чтобы она немного расслабилась и поняла: я не желаю ей зла.

Честно говоря, я был оскорблен, когда она встала и пошла в коридор.

При этом она проскользнула так близко от меня, что я, к несчастью, не удержался от соблазна потрогать ее.

Наверное, все дело в ее молодости. Не знаю. Но я пришел в замешательство.

Мной овладело странное чувство, которому я не мог противостоять: мне захотелось укусить ее, прямо в обнаженное плечо, как кусают фрукт или вкусное кушанье.

Думаю, не последнюю роль здесь сыграло то, что меня возмутило отсутствие интереса ко мне.

Должен признаться, я не понимаю свой порыв, и воспоминание об этом происшествии — ведь я и правда ее укусил! — наполняет меня стыдом, меня почти что «тошнит».

Она прокричала: «Черт, ты что делаешь, чокнутый старикан!» И ударила меня по лицу.

Потом она ушла.

Разумеется, я был уничтожен. А что, если она расскажет о случившемся Элле? И как меня угораздило ее укусить? Можно ли найти этому какое-либо внятное объяснение?

Думаю, происшествие с девочкой стало последней каплей, повергшей меня в пучину самобичевания, сомнения и ненависти к себе; тошнотворное состояние духа, от которого жизнь становится отвратительной. Помню, как в те душные августовские дни отвращение не оставляло меня ни на минуту. Все, что попадалось мне на глаза, вызывало гадливость: пыльная сухая растительность, клюющие друг друга голуби, идиотские тексты газетных анонсов, голые ноги, толстые животы, губы ниточкой и отвислые груди пожилых дам — все, но в первую очередь бездумные лица людей, их тупое равнодушие.

Помню, как я гулял по улицам и паркам, сидел на скамьях, глядя перед собой, словно бездомный, ведь дома, где было так душно, я хотел проводить как можно меньше времени.

Как-то раз ко мне подошел ребенок, маленький мальчик; он улыбнулся так, как умеют улыбаться лишь дети, уверенные в том, что им улыбнутся в ответ.

И к нему я почувствовал ненависть, я решил: «Даже не подумаю это скрывать».

Я встретил его взгляд без всякой улыбки, я «позволил завесе упасть» и посмотрел на него из черной бездны моего отвращения.

Не знаю, как это выглядело со стороны, — наверное, я был ничем не хуже любого «чужого дяди»? Ну в конце концов, не дьявол же там сидел на скамейке и сверлил его взглядом, полным такой ненависти, что сжигал все живое?

Что-то было не так, потому что мальчишка истерично зарыдал и побежал к своей матери, которая улыбнулась мне, получив улыбку в ответ; человек скрывает свой взгляд, если глаза его в тот момент похожи на дула пистолетов (неужели у всех в запасе есть такой взгляд?).

Так и со мной. Отвращения во мне не пробуждали только некоторые собаки.

Друсилла к ним не относилась, это была не собака, а сплошное мучение. Я все время высматривал на улице келпи. К сожалению, больше он мне не встречался.

Главное в собаке не красота, а умные глаза и приятная манера держаться.

Тем временем Элла стала какой-то загадочной и «гордой», она перестала лить слезы и приставать ко мне. Я предположил, что она решила демонстративно выполнить обещание, которое дала мне во время нашей беседы о гибели всего живого на земле: никогда не заговаривать со мной о чувствах.

С одной стороны, я был рад, что она перестала на меня бросаться, но с другой — ее поведение меня раздражало. Я всегда предпочитал женщин с чувством собственного достоинства, почти «сдержанных», «плаксивому» типу женщин.