Ингер Эдельфельдт - Созерцая собак

Ведь теперь нам надо «держаться вместе», больше чем когда бы то ни было, теперь по-настоящему речь идет о любви!

Я не понял, что она имеет в виду.

Тогда она закричала, что ждет ребенка.

К несчастью, я не сдержал хохота, поскольку был уверен, что либо она шутит, либо у нее ложная беременность, как бывает у старых собак. Ведь ей уже сорок три года!

Но она продолжала утверждать, что это чистая правда. Она сдавала анализ. И сейчас она на тринадцатой неделе беременности, почти на четырнадцатой. Об этом она узнала еще в августе.

Я рассвирепел оттого, что она ничего мне не рассказала.

А она лишь повторяла в ответ: «Я не собираюсь делать аборт! У меня в жизни ничего нет, я хочу ребенка!»

Но если она считает, что «у нас» недостаточно средств на покупку австралийского келпи, то откуда они «у нас» возьмутся на содержание ребенка, поинтересовался я.

«Я найду», — ответила она.

Преисполнившись «нечеловеческого спокойствия», которого я за собой никогда не подозревал, я сказал, что мне надо подумать. Отправился в парк Хага и провел в раздумьях не один час.

Моей первой инстинктивной реакцией было уговорить ее избавиться от ребенка, каков бы ни был срок беременности.

Сделать аборт или отдать его на усыновление. Нам не нужен ребенок. Я ненавижу его. Я хочу убить его. Избавиться от него.

Затем я развернулся на сто восемьдесят градусов и стал сентиментальным: а что, если ребенок изменит нашу жизнь, поможет проявиться нашим лучшим качествам и превратит нас (меня) в «настоящих людей»?

Я часто думал об этом, когда не мучился «приступами мизантропии» и наблюдал за семейными пикниками на зеленых лужайках.

Однажды, когда мы были в Сан-Джиминьяно, я увидел дорожного рабочего, в высшей степени «брутального парня», который весь просиял, просто-таки засветился в порыве отцовской любви, когда к нему подбежал его маленький сын и протянул пакет с завтраком. И, глядя, как эти двое улыбаются друг другу, я так сильно растрогался, что готов был заплакать.

Много раз при виде того, как дети общаются со своими родителями, я был сильно взволнован.

Я сказал себе: «Возможно, это лучшее из того, что могло произойти в моей жизни!»

Опьяненный этой мыслью, я шел домой, твердо решив начать новую жизнь в любви, создать семью, в которой ребенок будет желанным и сможет вырасти свободным, счастливым и умным маленьким индивидом.

Но потом меня осенила другая мысль: Элле уже сорок три года, а ведь у женщин после сорока лет велик риск родить ребенка с отклонениями, разве нет?

Я вспомнил, как совсем недавно в аптеке услышал что-то вроде мычания или рёва. Обернувшись, я увидел маленького мальчика, судя по всему, больного синдромом Дауна, сидевшего в коляске, для которой он явно был слишком велик.

Он, не переставая, мычал, и какая-то посторонняя дама, обратившая на него внимание, с вымученной веселостью принялась с ним возиться, словно он был «самым обычным ребенком», а может быть, даже более симпатичным и милым, чем остальные дети!

Мать делала вид, что ничего особенного не происходит, она охотно позволила обмануть себя.

Я быстро прикинул, как повести себя на месте этой несчастной матери:

1. Можно сказать себе, что ребенок нуждается в специальном уходе, который ты не в состоянии обеспечить, и отказаться от него.

2. Можно ухаживать за ребенком и превратить это в дело всей своей жизни, почувствовать себя сильным человеком, который заботится о слабом.

3. Можно воспринимать такого ребенка как «особенное», почти божественное существо, посланное тебе, чтобы ты по-настоящему научился любить и других, «обычных» детей посчитал бы даже менее интересными.

К тому же вполне возможно, что некоторые матери просто заставляют себя полюбить такого ребенка. Но насколько это нормально?

Мысль о такой возможности приводила меня в страшное замешательство, ведь меня пугала даже собака с отталкивающей внешностью! А как быть, когда мальчик подрастет и по-прежнему будет «мычать», несмотря на то что у него вырастет щетина, появятся сексуальные потребности и отвисший живот? Да это же просто пародия на нашего бедного Торгни! Отцом такого ребенка я не хочу быть ни при каких условиях.

Я решил, что Элла должна сделать анализ на предмет хромосомных нарушений.

Впрочем, что внушило мне мысль о том, будто я смогу полюбить «нормального» ребенка? Грудные младенцы пугают меня не потому, что они настолько безобразные и уродливые, а просто потому, что им так легко «причинить вред», поранить их.

А эти крошечные младенческие головки? Сейчас, в последние дни бабьего лета, они мелькали повсюду, на плече у отца или матери, посреди улицы, на скамье и даже на почте! Особенно страшно смотреть на макушки, где кожа такая тонкая, словно у какого-то фрукта; а пушок на родничке, сквозь который видно, как пульсирует кровь! Один вид этих родничков приводит меня в панику. Я не смогу и близко подойти к такой макушке, к этим маленьким ручкам и ножкам!

Самое ужасное, что ребенок всегда пребывает в неведении относительно опасности, которой подвергается ежеминутно: этот лепет, эта улыбка — как будто зла в мире не существует; ребенок не подозревает об острых углах, о жестоких руках, которые могут ударить, у него нет представления о грехе, он не слышал про бомбы, про танки, и даже мрачный взгляд дядюшки Рагнара, похожий на пистолетное дуло, ему не знаком.

Может быть, именно это пробудило во мне отчаяние, почти демоническую ненависть к самому себе: ребенок не знает! Он думает, что в мире царит добро!

Так меня швыряло из стороны в сторону на протяжении нескольких часов, я вернулся к Элле в совершенно разбитом состоянии, измученный моими симптомами, а она, разумеется, тем временем болтала по телефону с Анчи и закончила разговор, как только я пришел.

Друсилла была невыносимой, она словно чувствовала наше настроение. Я запер ее на кухне, где она стала лаять и выть.

Но все-таки я понимал, что нам «надо поговорить», поэтому принял несколько обезболивающих таблеток. Пока я ждал, что они подействуют, Элла стояла на пороге моей комнаты, как неприступная крепость, как святая мать, женщина, воплощение справедливости.

И вдруг я дико возненавидел ее! Я так сильно рассвирепел, что готов был убить ее, меня спасло только то, что я всю жизнь тренировался в искусстве владеть собой.

«Рагнар, — сказала она со своей „материнской“ интонацией, — я понимаю, что тебе нелегко».

Я заставил себя успокоиться, мне хотелось поговорить с ней спокойно, привести доводы здравого смысла, а не злобствовать, потеряв контроль над собой.

Я спросил: «Ты уже сдавала анализ на околоплодные воды? И ничего мне не сказала?»

Она ответила: «Нет, Рагнар, на моем ребенке не будет стоять клейма в виде знака качества».