Николя Ванье - Белль и Себастьян

Теперь же он готов был лопнуть от злости. Это все Эрих виноват! Зачем было сразу стрелять? Естественно, олени разбежались во все стороны при первом же выстреле. Счастье еще, что этот придурок промахнулся! Ханс собрался уже наорать на приятеля, как вдруг заметил оленя. Перепуганное животное, не видя опасности, метнулось к ним навстречу — что называется, волку в пасть. Наверное, стремительное бегство сородичей сбило его с толку.

После секундного колебания Ханс ткнул напарника локтем в бок и указал на оленя. Он, конечно, мог бы не делать этого и выстрелить первым, но ему хотелось, чтобы все было по-честному. Ну, или почти так… потому что он сначала прицелился и только потом дал Эриху знать. Разве можно было упустить такой шанс утереть нос этому бахвалу? Заранее усмехаясь в предвкушении победы, он приготовился спустить курок, пока Эрих лихорадочно пытался прицелиться.

— Убегай! Спасайся!

Крики испугали оленя, и тот отпрыгнул в сторону, едва не сорвавшись с кручи. Для Ханса это стало полной неожиданностью. Он выстрелил практически наугад и грязно выругался. Кипя от злости, посмотрел в ту сторону, откуда кричали. На тропинке, чуть выше по склону, тяжело дыша после быстрого бега стоял мальчик. Щеки его раскраснелись, волосы перепутались, и он не только не испугался людей в солдатской форме, но смотрел на них гневно, с вызовом.

— Нельзя стрелять в оленей! Если Сезар увидит, вам не поздоровится!

— Schmutz von Kind! [13] Мерзкий мальчишка! (нем.) (Примеч. пер.) Зачем ты кричать?

Вместо того чтобы помочь, Эрих, не обращая внимания на мальчика, снова стал целиться. Для него главное было выиграть пари, не важно, по-честному или нет.

— Man kann ihn noch einklemmen! [14] Его еще можно достать! (нем.) (Примеч. пер.)

Но только он приготовился стрелять, как мальчик крикнул снова. Олень стремительно понесся вниз по склону, и через мгновение был уже вне досягаемости. У Ханса немного отлегло от сердца: пари он все-таки не проиграл, но мальчишка повел себя уж слишком нагло, и его надлежало приструнить.

— Прекрати! Nicht zurufen! [15] Перестань кричать! (нем.) (Примеч. пер.)

Однако ребенок не только не присмирел, куда там! Он схватил с земли камень и взвесил его на руке, словно бы желая напугать немцев. К этому времени Эрих понял, что охота закончилась, и тоже заорал на мальчишку:

— Только брось, Rotznösig! [16] Сопляк (нем.). (Примеч. пер.).

Однако мальчонка нисколько не испугался. Он презрительно сплюнул себе под ноги. Стерпеть подобное Ханс не мог. Он вскочил, в три прыжка преодолел разделявшее их расстояние и отвесил мальчишке такую затрещину, что тот покатился по земле. Волна неуемного гнева накрыла солдата. Эта проклятая страна с ее гнетущими горами, ненавистные взгляды упрямых как ослы крестьян, ежеминутный страх наткнуться на засаду партизан-мак и — все вмиг всплыло на поверхность. А тут еще этот маленький мерзавец, и он не только помешал ему, Хансу, выиграть пари, но еще имеет дерзость угрожать им, бравым солдатам рейха! Маленький выродок! Сейчас они ему покажут! Задирать немецких солдат! Эту взбучку он запомнит на всю жизнь!

Не успел отзвучать вопль Эриха, как послышалось рычание, от которого кровь стыла в жилах. Словно бы из ниоткуда — с неба или из-под земли! — на Ханса обрушилось рычащее чудовище с раззявленной пастью. Удар мощных лап — и он повалился на землю, выставив вперед руку. Ружье отлетело в сторону и ударилось о камень. Однако Хансу было не до того. Немец рефлекторно закрыл лицо рукой, и этот жест спас ему жизнь, потому что чудовище намеревалось вцепиться ему в горло. Ханс увидел, как зубы вонзаются ему в руку, но ничего не почувствовал — выброс адреналина на время снизил восприимчивость к боли. Он заорал от испуга и попытался сбросить отвратительное животное со своей груди. Теперь пришло время проснуться и боли. Она оказалась жестокой — наверняка повреждены были не только мягкие ткани, но и кость.

Эрих между тем упал на колени и прицелился. Но спустить курок никак не получалось. Он стискивал зубы, чтобы не закричать вместе с Хансом. Огромный пес прижимал его напарника к земле и грозно рычал. Он по-прежнему сжимал зубами окровавленную руку Ханса и мотал головой, ожесточенно дергая ее. Эрих прицелился в бок зверя, однако руки у него так тряслись, что пуля могла угодить куда угодно. Наконец он поднял дуло ружья и выстрелил в воздух. То было спонтанное решение, но псина выпустила добычу и бросилась наутек стремительно, словно за ней гнались черти.

На все ушло не больше минуты, еще минута — на то, чтобы осознать произошедшее. Ханс первым вышел из шокового состояния. Боль в руке нарастала и отдавала в плечо. Он вдруг испугался, что собака могла быть бешеной, а это означало страшную смерть и для него самого. Он попытался вспомнить, капала ли у нее пена изо рта, но мысли путались от волнения и боли. Чтобы не заплакать перед напарником, он выругался:

— Dirne saloperie Hundes! [17] Проклятая псина! (нем. и фр.) (Примеч. пер.)

Мальчик выронил камень и смотрел на солдата, лежавшего в паре шагов от него. Эриху пришло в голову, что, когда собака напала, он даже не попытался убежать. Бедный пацан! Испугался, наверное, до полусмерти! Эрих хотел было успокоить ребенка добрым словом, но не успел: мальчуган вскочил на ноги и побежал в ту сторону, куда унеслась страшная псина.

Ставшее бесполезным ружье лежало на столе у мэра. Ударившись о камень, оно просто переломилось пополам. Комбаз наклонился на него посмотреть, нахмурился и удрученно покачал головой. В глубине души он ликовал: так и надо этим бошам! Несколько месяцев назад они запретили местным жителям охотиться, и никто, по крайней мере, насколько ему было известно, не осмелился ослушаться. Мэры городишек и деревень, расположенных ниже, в долинах, где оккупантов было больше, жаловались, что у них порядки еще страшнее: немцы отправляют людей за решетку без суда и следствия, причем за малейшую провинность, будь то нарушение режима, незаконная продажа продуктов или пьяная выходка. Имя нарушителя моментально попадает в «черный список»… В Сен-Мартене с некоторых пор тоже назревало недовольство. Многие злились, потому что запасали дичь на зиму, а ее у них отняли. Старики, которым вообще трудно было что-либо втолковать, вслух начали обвинять своего мэра в сотрудничестве с врагом. Обвинять его, Марселя Комбаза, который из кожи вон лезет, лишь бы сохранить в деревне порядок и покой!

Марсель откашлялся, выигрывая еще пару минут времени. Обер-лейтенант Браун ожидал объяснений. Вид у его «сторожевых псов», стоявших у двери, был самым жалким. Один, тот, что пониже ростом и потолще, и вовсе грязный, окровавленная рука — на перевязи. Марсель, узнав в нем солдата, который в свое время вытащил из дому старую мать мсье Малара, прикрыл рот ладонью, стараясь спрятать усмешку. Потом он покосился на Сезара, про себя молясь, чтобы старик не вздумал буянить. Он уже пожалел, что согласился его выслушать. Если бы не это, когда явились немцы, он мог бы попросту разыграть изумление, и на том бы все закончилось. Браун посмотрел в ту же сторону, и взгляд его остановился на Себастьяне, которого старый пастух загородил собой.