Виктор Голявкин - Избранные

— Так вот, он не нагибался сначала, а после стал нагибаться, он видит, в него кто-то целится, прямо из пулемета, он сразу — раз! — и нагнулся. И все пули мимо. Потом видит: в него из винтовки целятся, он снова — раз! — и нагнулся. Он-то знает, когда нагибаться! А когда не нагибаться. Потом он давай вовсю из автомата — как из поливальной машины — жжжжх! А немцы-то, немцы один за другим так и валятся, так и валятся, целые горы… потом в папу гранату кинули — он ка-ак отпрыгнет в сторону… — Тут я хотел показать, как отпрыгнул мой папа в сторону, но забыл, что стою на ступеньке, и полетел вниз по лестнице…

А дядя Али поднимался.

— Что ты, Петя, — сказал он, — куда летишь?

Он схватил меня за рубашку. Поставил на ноги и сказал:

— Поздравь, Петя, еду и я на войну, на подмогу Володе…

Я растерялся и говорю:

— До свидания, дядя Али…

Когда дядя Али уезжал, он сказал маме: «Встречу Володю, привет передам. Еще что передать?» Мама стала столько передавать, что дядя Али сказал: «Хватит, зачем столько передавать?» А мама сказала: «Нет, передай, пожалуйста, все передай». Тогда дядя Али сказал: «А как же, обязательно передам».

Я просил передать папе, что, когда вырасту, тоже приеду на фронт, на подмогу, а дядя Али сказал: «Ну, дорогой, тогда война кончится». Я говорю: «А может, не кончится?» Он говорит: «Дорогой, зачем я тогда еду?» — «Ну и что же, — говорю, — что вы туда едете, вы же один ничего не значите». — «Как так, ничего не значу? Один не значу, а вместе с Володей значу».

Мы проводили дядю Али. Все на фронт уезжают, один за другим. Только я остаюсь, да старик Ливерпуль, да еще мама, Боба, Фатьма — ханум…

Все на фронт уезжают. Старик Ливерпуль говорит:

— Я теперь не пью. Не могу пить, и все. Я пью, когда у меня прекрасное настроение. А сейчас у меня может быть прекрасное настроение? Как бы не так! Нету у меня такого настроения!

— Хорошо, — говорю, — что вы не пьете. Моя мама очень довольна.

— А-а-а… — говорит Ливерпуль, — при чем тут твоя мама… что ты понимаешь…

Старик Ливерпуль идет на крышу. Он там сегодня дежурит. Теперь все дежурят на крышах. На крыше ящики с песком и бочки с водой, и лопаты, и большущие клещи, чтобы хватать этими клещами зажигательные бомбы и топить в бочке с водой. Правда, бомбы пока что не падали, но упадут же когда-нибудь! Для чего тогда клещи? Вчера Лия Петровна сказала: «Я не могу дежурить, у меня появляется слабость…» Тогда Ливерпуль говорит: «Давайте я буду за вас дежурить». Позавчера тетя Майя сказала: «У меня голова кружится…» Ливерпуль говорит: «Давайте я буду за вас дежурить».

Я бы тоже за всех дежурил. Но мне не разрешают. Детям нельзя на крышу Мы с Бобой должны сидеть дома, а если тревога, скорей одеваться, бежать в подвал, то есть в бомбоубежище. Кто захочет сидеть в подвале, когда есть в нашем доме крыша?

Мама моя у Фатьмы — ханум. Они там сейчас беседуют. А я бегу на крышу. Там на крыше старик Ливерпуль. Он будет гнать меня, я знаю, но я не очень-то слушаюсь.

Вон он стоит, освещенный луной. Звезд на небе полно. И прожекторов полно. Небо словно живое — колышется. Где-то гудит самолет. Бьют зенитки. Старик Ливерпуль смотрит вверх на небо. Вот он надевает очки. Опять смотрит на небо. Блестит при луне его лысина. Бородка крючком еще больше загнулась. Я крадусь сзади к нему. Но он слышит мои шаги. Обернувшись, старик Ливерпуль говорит:

— Ну-ка, Петя, домой!

— Вам можно, — говорю, — а мне нельзя?

— Я суровый человек, — говорит Ливерпуль.

— Поймайте меня, — говорю, — если можете.

— И не подумаю, — говорит он.

— Как хотите, — говорю.

— Отца нет, — говорит Ливерпуль, — распустился…

— Вы, — говорю, — напрасно меня гоните, мне здесь больше нравится, чем в душном бомбоубежище. Что там сидеть, не пойму! Немцы, что ли, на нас наступают?

— А ты думал, нет? — говорит Ливерпуль. — Наступают.

— Что-то не видно. Где же они наступают?

— Не дай бог, чтобы ты их увидел.

— Кто их пустит сюда? Никто не пустит. Вот и дядя Али поехал. Они с папой дадут им жизни!

— Дай бог, чтобы Володя вернулся, дай бог, тяжело там сейчас, тяжело…

— Почему он не вернется?

— Нет, он вернется, он безусловно вернется…

— А кошкам зимой холодно? — спрашиваю я.

— Нет, сынок, не холодно, — говорит Ливерпуль.

— А почему?

— Потому что их шкура греет.

— А у людей, — говорю, — шкуры нет, только кожа..

— Вот еще, — говорит Ливерпуль, — зачем людям шкура?

— Как зачем, — говорю, — очень странный вопрос! Если б я имел кошкину шкуру — не шутки ведь!

— Отстань от меня! — говорит Ливерпуль. — Ты что пристал ко мне с этой шкурой? Какое мне дело до кошек.

Я говорю:

— Верно, зачем людям шкура…

— Отвяжись от меня! Убирайся домой!

Я подождал, пока он успокоится. Он успокоился и говорит:

— Ты ведь знаешь, сынок, у меня болит сердце… иди-ка ты спать, смотри, как зеваешь!

Мне совсем не хотелось спать. Мало ли что я зеваю!

— Зачем люди воюют? — говорю я.

— Война — несчастье всем людям. Начать войну… Разве есть в этом здравый смысл? Нет, сынок, в этом нет здравого смысла… А между тем люди — самые развитые существа на земле…

— И я самый развитый?

— И ты, только ты еще мал.

— И дядя Гоша самый развитый?

— Наверно, и он, а как же.

Я хотел еще что-то спросить, как вдруг слышу голос Бобы. Мой брат Боба открыл люк на крышу, но влезть на крышу не может.

— Уйди отсюда! — кричу я.

— Мне интересно! Мне интересно! — кричит Боба.

Я с трудом тащу Бобу домой. Он, как всегда, упирается.

— И я тоже, — кричит он, — хочу тушить бомбы!

Мама еще у Фатьмы — ханум. На крышу уж мне все равно не уйти, Боба следом увяжется. Мы раздеваемся. Ложимся спать.

Я вижу во сне старика Ливерпуля.

…Он стоит одиноко на крыше. А вокруг страшилища. Они хотят съесть Ливерпуля. Это самые неразвитые существа на земле.

Старик Ливерпуль берет клещи.

— Я суровый человек! — говорит Ливерпуль.

А страшилища все наступают.

— Убирайтесь домой! — говорит Ливерпуль.

Он кидается с клещами на страшилищ. Но страшилищ много. Они ползут к Ливерпулю. Куда ни глянь — всюду страшилища.

Я бегу на подмогу. Хватаю ящик с песком. И кидаю в глаза страшилищ. Все страшилища ослеплены. Теперь мы победим. Вперед! Ура! Ливерпуль ловит клещами страшилищ — раз-два! — и прямо в бочку с водой! Я ему помогаю лопатой.

— Вот так! — кричу я. — Вот так! Вот тебе! Вот тебе! Всех страшилищ в бочку с водой!..

— Просто удивительно, — говорит мама, — что нам нечего продать! Как можно было так жить! Вот сейчас война, а нам нечего даже продать! У каждой порядочной семьи, на случай войны или на другой худой случай, безусловно, всегда что-нибудь есть продать. А нам — ну просто нечего, разве только рояль и ноты… Все кругом дорожает, а деньги где взять? Ваш отец виноват, безалаберный был человек, вот кто жить не умел! У Рзаевых сервизы, они могут их продать. А чего только нет у Добрушкиных! У всех есть что продать! Володя не мог жить, как живут умные люди. У каждой уважающей себя семьи есть что продать на случай войны или на другой худой случай…