Виктор Голявкин - Избранные

Я работал в спарринге с Касумовым, а И-И мне орал:

— Ноги уже!

— Я так привык! — отвечал я ему, продолжая работать.

— Не те мне попадаются!

— Отстаньте от меня!

— Не заучивай неправильно, век будешь отучиваться!

Он остановил спарринг и завел свое нытье.

— Я так давно привык, — сказал я.

— Как давно? Сколько лет прошло? Сорок? Пятьсот?

— Я не могу иначе.

— Ну кто ты такой?

— Я?

— Да, ты.

— Человек.

— Ну какой ты человек, если не можешь ноги уже? Дерьмо ты, а не человек!

— А вы кто? — разозлился я.

— Сейчас увидишь. — Он надел перчатки, перелез ко мне через канаты, выгнал с ринга Касумова. Драться, что ли, со мной собирается, очумел! Лицо открыто, не защищается, перчатки держит внизу, согнулся, как горилла, морду свою с поломанным носом выпятил и твердит: — Ну, ну, давай, давай…

— Чего давай?

— Работай!

Попасть в него в этот момент было нетрудно, и я ему прямым ткнул в лицо, повернулся и бежать.

Видели бы его выражение! Сморщился, не ожидал удара, злой.

— Не те мне попадаются! — орет. — Идите все к Клочкову! Не хотите меня слушать! Я вам добра желаю!

— Нашли с кем работать, — говорю, — я еще из ума не выжил!

— Кто ты такой?! Кто ты?! Какое ты имеешь право держать ноги шире, кто тебе такое право дал? Балбес ты!

Я снял перчатки, бросил их на ринг.

— За такие слова… Прекратите оскорблять!

Ругал он всех, никто не обижался. Да он и не хотел обидеть. Очень уж старался и перебарщивал. Да и я не реагировал, а тут не выдержал.

А он мне опять свою рожу подставляет:

— Ну, ну, ну, дай мне еще…

Разве можно на него обижаться!

— Оскорбишь человека, так он злее становится, ух! Как тигр, лев, бросается! Я буду вас, ребята, оскорблять, но вы не принимайте близко к сердцу… Давай, давай, Касумов ждет тебя, давай! Надевай, надевай перчатки, Володя, и ноги уже…

И ребята кричат мне, нечего, мол, дурака валять, обиды выставлять.

Лезу под канат к своим перчаткам.

— Бокс!

И-И с песочными часами следит за нами. Замечаний про ноги не делает, хотя я «уже» и не собираюсь.

И вдруг Касумов буквально отделился от пола, ноги его взлетели вверх. Удара я и не заметил, но он был! Второй раз за всю жизнь! Таким же ударом сбил я Гарика, без сомнения! Наверное, правой, ну да, я бил правой… Каким же ударом я сбил его?

Поднимается с полу Касумов, но не сразу. Вид у него обалделый. Еще бы! Во дал! Пристали ко мне со своими ногами, при чем здесь ноги!

Ребята ахают. Смотрят на меня как на диковинку. Такой удар у нас еще никому не удавалось провести. Хотя на тренировках сильно бить не обязательно своего товарища, но все равно все сильно бьют, разгорячась.

— Это еще ничего не значит, — говорит И-И, делая вид, что ничего не произошло.

Касумов уже оправился, сидит на скамейке задумчивый.

И-И гладит его по голове как маленького:

— Ничего, ничего…

Боится, что сбежит Касумов, больше всего опасается, что от него сбегут. Самая сокровенная идея у него: «Спартак» поднять на небывалую высоту; воспитать всех чемпионами, — да какой тренер этого не хочет…

Ребята поглядывают на меня с нескрываемым уважением, даже неловко. С некоторой опаской поглядывают, со мной ведь им работать придется. Не случайно, не случайно, второй раз! Кто может из нас так ударить? Впереди бои. С мощным ударом! Будущие схватки представлялись мне законченными в первые секунды. Я провожу свой коронный удар, и они летят к бабушке! Правый хук! Только так! Хоть сейчас в бой, вперед!

Лежу теперь и охаю ранним утречком на своей тахте, избитый в первом же матче вчерашним вечерком. Так дальше не пойдет, к чертям собачьим! Как же я допустил? Где же мой удар, которым я послал его в нокдаун в первом раунде? По корпусу он мне надавал словно кувалдой, а лицо попросту узнать нельзя, а стыдно-то как! Позорный первый бой, выдохся, как последняя собака, бил беспрерывно мимо, а он меня обрабатывал как хотел. Избитый до такой степени, спасибо вашей тете, чтоб я еще явился! И это называется «работой»! Работайте, ребятки, друг с другом, только без меня. Оставьте меня в покое, даже дышать тяжело, ну вас всех, не выдохнуть полностью, ой! Проваливаю, пока не поздно, из добровольного общества «Спартак». Добровольно побитый, улепетываю добровольно. Сколько я ни вкладывал душу в удар, а вложили мне. В «Спартак» я не вернусь. Ни к Клочкову, ни к Азимову не собираюсь.

Подходит отец к моей кровати, смотрит на меня с сожалением.

— Неужели перчатками можно так разукрасить?

— Я и сам об этом не подозревал.

— Мягкие перчатки, а у тебя даже уши распухли.

— Выходит, жесткие.

— Мать была права.

Отец собирается на работу. Кладет в карман бутерброд, который каждый раз приносит назад.

Я, охая, встаю.

Теперь косит меня.

— В нашей семье теперь двое косых, — слышу голос отца, — очередь за мной. Косая семейка, парад косой семейки, каково?

— Не болтай глупости, — говорит мать.

— Счастливо вам, косые, оставаться!

Хлопает за отцом дверь.

— Меня, между прочим, совсем не косит, — слышу я голос матери, — и нечего надо мной подтрунивать. А ты сам себе заработал, ты слышишь меня?

— Неужели нельзя оставить меня в покое?

— Подумаешь, не может ответить, фон-барон!

В окне отражается моя безобразная, опухшая, кривая рожа.

Заваливаюсь снова на тахту.

В свое время, читая и перечитывая любимую книгу «Боксеры и бокс» и колошматя мешок, подвешенный к электрическому проводу, я думал: я готов к боям. А после первых тренировок в «Спартаке» тем более. Уверенность из меня перла, а что вышло? Первый же бой оглушил меня, смял, уничтожил. Так выходит? Противник мне попался сильный, но я ведь был готов к любому противнику! Выходит, я не был готов, мне казалось. Как же разобраться в таком случае: когда мне кажется и что есть на самом деле? Не может быть, чтоб мне только казалось. Все мне только чудится? Нет, дудки, елки-палки, если уж кажется, то так оно и есть, загвоздка тут в другом. Ну, а если у меня неверное чутье? Кажется одно, а получается другое? Тогда беспрерывное сплошное невезенье. На смех людям. Может такое быть? А почему бы и нет? Не то человек делает — не то и выходит. А кто то делает? Что значит — то? Ну, понятное дело, тот, кто выигрывает, чувствует, что выиграет, и выигрывает. А кто хоть раз проиграет? Не может же быть, чтобы все только выигрывали. Хотя и такое бывает. Да мало ли кто что чувствует, разве в этом дело! А в чем? Я вот сейчас чувствую, что в бокс не вернусь, ни за что не вернусь, раз чувствую…

Рассуждая, я машинально отколупывал кусок засохшей краски, кусок моей росписи, пока он не отлетел. Под ним проглянулись обои, но я скоблил ногтем дальше, словно добирался до клада или хотел проткнуть пальцем стену насквозь. Скоблю и скоблю без всякого смысла, просто так, и вижу, — проступают буквы. Под обоями газета, и я стал действовать осторожно, чтобы прочесть, что там написано. Мне вдруг показалось, что я должен непременно прочесть, что за слова под обоями, во что бы то ни стало. Я встал, кряхтя, за ножом и теперь скоблил целенаправленно и осторожно. Обои были приклеены намертво. Но уже проступило слово, полустертое, но четкое своим смыслом: «бились».