Джозеф Хеллер - Поправка за поправкой

«Кто ты, на хер, такой?» — очень хотелось крикнуть, подскочив к нему, Йоссариану.

— Кто-нибудь говорит по-французски? — по десять раз на дню кричали те, кто ухаживал за бельгийцем.

Йоссариан немного говорил на очень плохом французском, однако после нескольких первых мучительных попыток оказать хоть какую-то помощь персоналу и переутомившейся бельгийке, лиф платья которой вечно покрывали бледные пятна сигаретного пепла, решил не в свое дело не соваться и притворился, будто никакого французского не знает. Его беспокоил вопрос о злоупотреблении доверием. Кто может сказать наверняка? А ну как ошибка в переводе обратит его в человека, оказывающего медицинские услуги без всякой на то лицензии? Одно Йоссариан мог сказать точно: если бы ему в его возрасте пришлось терпеть такое в течение четырех или четырнадцати суток просто ради того, чтобы прожить с голосовым аппаратом или без него немного дольше — а сколько именно, Бог его знает, — он, как ему представлялось, предпочел бы с этим делом не связываться. Он просто не вынес бы ни страданий бельгийца, ни близости неминучей смерти.

Йоссариан был человеком мнительным, легко переносящим чужие симптомы на себя, и знал это. Уже через полдня после появления бельгийца он начал хрипнуть. Температура у него не поднялась, недомогания он не ощущал и никаких видимых признаков воспаления уха, горла или носа, сказал вызванный к нему специалист по уху, горлу и носу, у него не наблюдалось.

Однако на следующий день у Йоссариана запершило в горле. Мало того, он почувствовал, что в горле появился и начал расти с каждой, казалось ему, минутой комок. Йоссариану стало трудно глотать пищу, и хотя опять-таки никаких признаков инфекции или непроходимости пищевода у него не обнаружили, он понимал так же ясно, как понимал все на свете, что если задержится здесь хотя бы на малый срок, а не уберется из больницы как можно быстрее, то в самом скором времени злокачественная опухоль избавит от гортани и его.

За стенами больницы все шло по-прежнему. Призывнику-уклонисту по имени Дэн Куэйл предстояло вскоре стать президентом страны, хоть многие и невзлюбили его за то, что по его вине древняя традиция уклонения от воинского призыва приобрела славу самую дурную. Теперь уже и сам он, появляясь на людях, беззастенчиво отпускал на свой счет застенчивые шуточки. Журналисты смеялись.

И бедняков по-прежнему было хоть пруд пруди. Йоссариан скользнул косвенным взглядом по нескольким из них, проживавшим на тротуаре у стены больницы, когда вышел из ее входной двери и направился к машине и водителю, которых вызвал, чтобы те доставили его через весь город к роскошному высотному жилому дому, в котором он теперь проживал. Дом назывался роскошным, потому что жизнь в нем стоила очень дорого. Комнаты у Йоссариана были маленькие, потолки низкие, окон в двух ванных комнатах не имелось, а возможность втиснуть в кухню кресло или хотя бы стул отсутствовала.

Меньше чем в десяти кварталах от него возвышался автовокзал Управления Нью-Йоркского порта, как официально именовалось это учреждение, и там имелся опорный пункт полиции, а при нем три камеры, куда каждый день набивали задержанных в количествах, которые в несколько раз превосходили расчетные (в одну из них как-то раз засунули его младшего сына, Майкла Йоссариана, за то, что он вышел из станции подземки с пустой трубкой в зубах да еще и попытался вернуться, ничего за это не заплатив, поскольку сообразил, что покинул поезд, везший его в центр города, где он работал чертежником в архитектурной фирме, слишком рано).

— То был день, — и поныне считал нужным напоминать отцу Майкл, — когда ты спас мою жизнь, но сломил мой дух.

— А ты хотел бы, чтобы я позволил отвезти тебя в центральный участок и завести на тебя дело?

— Если бы они это сделали, я бы умер. Однако смотреть, как ты несешь копов по кочкам и тебе ничего за это не делают, было тяжело. Тем более зная, что сам я на такое не способен.

— Каждый из нас гневается по-своему, Майкл. Не думаю, что мне было из чего выбирать.

— Меня это и до сих пор угнетает.

— И тебе тоже особо выбирать не из чего, верно? У тебя же был старший брат, который вечно тебя гнобил, — решился напомнить ему о существовании своего первенца, Адриана, Йоссариан. — Может быть, в нем все и дело.

— А почему вы его не останавливали?

— Мы и сами не знали, — признался Йоссариан. — Не хотели его гнобить.

— Он и теперь гнобил бы меня, дай я ему такую возможность. А на вас в то время стоило посмотреть. Вы собирали целые толпы зрителей. Некоторые даже аплодировали.

После случившегося тогда оба они чувствовали себя выжатыми как лимон. Ощущение торжества, победы у них отсутствовало. Майкл оказался одним из всего лишь трех белых среди четырех дюжин запихнутых в камеры или прикованных рядом с ними цепями к стене арестованных; двое других были охочими до крэка наркоманами, ошибкой попытавшимися отобрать у полицейского в штатском деньги, на которые они собирались купить наркоту.

К тому времени на автовокзале обитало немалое число людей — постоянное население, состоявшее из мужчин, женщин, сбившихся с пути юношей и девиц, и все они состояли под защитой Конституции США, не дозволявшей выгонять кого бы то ни было из мест общественного пользования, доступ к которым открыт для кого угодно.

На всех этажах автовокзала имелись туалеты с умывальниками, из кранов которых текла и холодная, и горячая вода, а к туалетам прилагался обширный ассортимент шлюх и гомосексуалистов на любой, какой только можно себе представить, вкус, и магазинчиков, торговавших предметами первой необходимости — жевательной резинкой, сигаретами, газетами и пирожками с повидлом. Туалетная бумага была там бесплатной. На автовокзал регулярно поступали все новые партии многодетных матерей, сбегавших из своих идиллических семейных гнездышек и немедля поселявшихся там, поскольку более безопасного места, дававшего им и приют, и недорогие наркотики, они не нашли бы на всем белом свете. Кроме того, он был постоянным местом базирования уличных проституток. Тысячи жителей пригородов, приезжавших в огромный город на работу, как и сотни его гостей, проходя каждое утро сквозь их толпу и возвращаясь каждый вечер в свои дома, никакого внимания на них не обращали.

Из высоких венецианских окон спальни и гостиной Йоссариана открывался великолепный вид на другой роскошный высотный жилой дом, еще более высокий, чем его, и на разделявшую эти возвышенные строения широкую оживленную улицу, тротуары которой изобиловали к этому времени все разраставшимися шайками агрессивных и омерзительных попрошаек, проституток, наркоманов, наркоторговцев, сутенеров, грабителей, продавцов порнографии, извращенцев и полностью утративших представление о том, где они и что они, психопатов — все эти люди усердно работали по своим преступным профессиям под открытым небом, в гуще замызганных, опустившихся граждан страны, которые под этим же самым небом просто-напросто жили. Ныне среди бездомных попадались и белые, и они тоже мочились на стены и испражнялись в проулках, коими другие люди их круга пользовались как ночлежками. Время от времени то здесь, то там можно было увидеть пожилые, седовласые супружеские пары, еще продолжавшие цепляться за сохраненные ими мизерные остатки респектабельности, — они сидели бок о бок, чистенькие, с прямыми спинами, в облюбованных ими для ночлега крытых проходах, которые вели к дверям запертых на ночь магазинов, — иногда на стульях, иногда на асфальте, аккуратно спеленутые по губы и глаза шарфами, цветными простынями и одеялами, защищавшими их от рыскавших по тротуарам порывов пыльного ветра, а все, что они скопили за свои долгие жизни, стояло, свернутое в узлы, у их ног или лежало, распределенное по узлам, сверткам и бумажным пакетам, в успешно уворованных ими где-то магазинных тележках. Йоссариан знал, что и в кварталах почище, соседствующих с Парк-авеню, не составляло никакого труда натолкнуться на женщину, которая сидит, справляя нужду, на корточках посреди ухоженных цветочных клумб, украшающих островки безопасности.