Михаил Климов - Старый дом

Красный – то, что стоит денег. Попробуй сдать оптом Упырю, если откажется или не справится, – распродавай по отдельности».

И ниже приписка:

«Хотя жаль взять и рассыпать то, что собиралось годами…»

В этом был весь Володя, уже давно отрезанная нога болела у него хоть и фантомно, однако часто гораздо сильнее, чем у нормального человека не отрезанная, но только что покалеченная с открытой раной.

Слава собрался считать коробки, но тут обнаружил, что они еще все и пронумерованы.

Тех, что с красными наклейками, было восемнадцать…

Их-то по представлению Прохорова и надо было забирать с собою, остальные бросать здесь, потому что все, кроме красных наклеек, сегодня продать было вообще немыслимо.

Упырю он звонить не стал.

Тот конечно уцепился бы за такое предложение, потому что собирал практически то же самое, что и «зять».

Но откуда у него такие деньги?

Упырем его звали за отвратительный, прямо кинематографический внешний вид – глаза навыкате, губы – навыворот, волосатые уши чуть не до плеч – таким можно было пугать детей.

Но при этом был он человеком не злым и не подлым, книги любил страстно и разбирался в них хорошо, как немногие.

Сегодня книгами торгуют все кому не лень и не стесняются писать на сайтах своих магазинов – редкие и знаменитые издания. А продают макулатуру, которую приличному человеку западло и в руки взять. Конечно, попадается и у этих «дилеров» приличная книжатина, но ведь известно, что и в навозной куче что-то достойное можно найти…

А уж как они книги описывают, вообще не знаешь, от чего помирать – от смеха или негодования. Один недавно так представил книгу Кашкина «Русские родословные разведки» (редкая, кстати, и дорогая) – дескать, это первая книга о русской разведке. А если бы удосужился хотя бы открыть то, что перед ним лежало, то увидел бы (да и на титуле написано), что эта книга – о родословиях русских дворян.

Упырь же был человек старой школы, Бабеля с Бебелем не путал и обложку от обертки отличал. И дело с ним было иметь приятно…

Только откуда ему взять деньги на восемнадцать коробок редкой поэзии? Тем более что Володя собирал все в видах, а часть книг были вообще с автографами…

Надо было бы хоть приблизительно сосчитать, о какой сумме идет речь, и Прохоров, напрягшись, поставил на стол одну коробку и открыл ее. И тут «зять» все предусмотрел – она была не заклеена, а просто закрыта.

Наш герой вынул несколько книг, но не успел ничего конкретно рассмотреть, когда услышал за спиной голос Александра:

– И вот этот хлам может стоить больших денег?

– Я тебе сколько раз говорил, – заворчал Слава, потому что его только что оторвали от любимого занятия, – что этот хлам важнее и дороже, чем твои кирпичные стены и бетонные перекрытия?

– Говорить-то говорил, – не стал спорить Александр, – только поверить этому трудно…

Он взял одну из книг, лежащую сверху в стопочке, и прочитал первую строфу первого попавшегося стихотворения:

– И вот это стоит денег?

– Угу… – не обратив внимания на то, о чем его спрашивают, кивнул Слава, занятый своими мыслями и подсчетами.

– И сколько?

Прохорову не хотелось отвечать, потому что он знал, что последует дальше, но и не отвечать совсем было невежливо – зачем обижать хорошего, но в каком-то смысле глупого человека, с которым тебе еще придется иметь дело?

Поэтому он пошел с туза…

– Вот видишь, – Прохоров показал приятелю на наклейки, – красные коробки? Да, вот эти…

– Вижу…

– Их тут восемнадцать штук… И если все правильно продать, то можно купить пару таких квартир…

– Сколько? – едва выговорил Александр.

– А может, и больше, – добил приятеля Слава, – я еще не все просмотрел, поэтому это только первая прикидка…

– Вот это?

– Угу…

– Но ведь это хлам… – почти шепотом сказал бедный риэлтор.

Он взял со стола ту же книгу и начал разглядывать, для чего ему почему-то вздумалось крутить ее в руках, как если бы это было написано на клинописи цивилизации майя – не знаешь даже с какой стороны смотреть…

– С точки зрения лоха – да… – согласился Прохоров. – Но вот то, что ты держишь в руках, – первая книга Бенедикта Лившица. Тираж сто экземпляров, запрещена цензурой. По ее требованию Лившиц перепечатал два стихотворения, но потом все же и в таком виде она была запрещена. Я еще не смотрел, вполне возможно, что у Володи как раз первый вариант, который вообще не встречается, хотя в любом виде книжка практически ненаходима…

– Да… – протянул Александр и аккуратно положил тоненькую книжечку на стол. – А эта?

Прохоров протянул руку и взял сборник у приятеля. Поскольку у «зятя» все его сокровища, чтобы не повредить, были обернуты в кальку, то для того, чтобы понять, что именно он держит, Славе потребовалось взглянуть на титул, после чего в голове у него мелькнуло: Сон в руку…

Потому что держал он виденную недавно во сне книжку Хабиас-Комаровой «Стихетты».

– О, это знаменитый предмет, – сказал он, – и для меня значащий. Тридцать пять лет назад мне ее впервые заказали, и до сих пор я так и не смог этот заказ выполнить. А вообще посмотри сюда…

Он снял кальку с обложки и показал приятелю – никаких сомнений не было, что на обложке был изображен несколько стилизованный мужской член.

– Фига себе… – только и сказал Александр.

Прохоров положил книжку на стол, начал просматривать то, что еще оставалось в коробке, когда услышал голос приятеля:

– Да, тут и внутри то же самое, что снаружи… Наверное, тоже цензура запретила, и поделом… Бред какой-то, хоть и матерный…

Прохоров сам не был любителем такой литературы, когда до смысла надо долго и трудно докапываться, но хорошо понимал, что тут он сам – лох, а потому вступился за Хабиас:

– Она отсидела вместе с мужем два месяца в тюрьме… Но, как я понимаю, эта ее книга для истории культуры имеет немалое значение…

Он выворотил из коробки самую нижнюю огромную книгу и даже сам удивился – это тоже стихи?

Оказалось – да, на титуле огромного тома значилось: Александра Милорадович «Сказки, переводы и стихотворения», Москва 1904 год. И посвящение: «С преданной любовью посвящаю дорогой матери. Село Ивановка».

– Вот це – дило… – сказал он самому себе почему-то по-украински. – Так вот ты какой – северный олень…