Михаил Климов - Другая дверь

Такси, наконец, свернуло в нужную улицу, Прохоров ткнул в нужный магазин пальцем.

– Хна… – сказал он по-английски.

Водила понял и остановился.

Слава Богу, Василий здесь ещё работал, потому что он стоял на пороге магазинчика и курил.

– К нам, Вячеслав Степанович? – улыбнулся он.

Вообще-то, в их антикварном мире почему-то стойко держалась традиция обращаться друг к другу на «ты» и по имени. Только конченый «ботаник» или реально интеллигентный человек, типа Володи, употребляли другие формы и формулы. Но здесь в Берлине был другой случай.

И дело не в географии, мол, тут у немцев другие традиции, а Вася никогда в России не работал, приехал сюда в Германию пацаном и в наших обычаях был не осведомлен. Просто много лет назад, когда он только познакомились, Прохоров, сам того не желая, спас Василия от серьезного залёта. Бывает такое в практике любого магазина, что при написании (а последнее время чаще в напечатывании) ценника теряется один ноль и вещь дешевеет до десяти процентов. Кто в этом виноват – владелец магазина, продавец или некто третий, кто писал (печатал) бирку – обычно выяснить не удается. Но если торгует сам хозяин (или хотя бы присутствует при этом), то ошибка исправляется быстро, к явному неудовольствию потенциального покупателя, конечно. А вот если такую сделку совершает неопытный продавец, то дальнейшая судьба его зависит от степени злобности владельца магазина и его отношения к своему персоналу. Нормальный человек прощает всё, хотя и сильно ругается, обычный персонаж требует выплаты разницы в рассрочку (предварительно дав большую скидку), какая-нибудь гадина выставляет полный счет и времени на собирание денег дает один день.

Видимо, такая вот гадина и стояла в то время за спиной Василия, потому что когда Прохоров сказал, что продаваемый какому-то американцу предмет (Слава уже не помнил, что это было, только не книга, скорее живопись) не может стоить так мало, продавец после звонка хозяину, игнорируя злобный взгляд несостоявшегося покупателя, рассыпался в благодарностях. И не забыл теперь вот уже пятнадцать лет тот случай, величает по имени-отчеству и вообще… Как помнилось Прохорову, разница в ценнике была немалая – тысяч в сорок марок.

– И к вам тоже… – пришлось сказать Славе.

Было бы сущим хамством обратиться с просьбой к Васе, даже не попытавшись что-то у него купить.

И он купил, причём два предмета. Один – просто курьёзный и никогда раньше не виданный. Представьте себе сравнительно толстую, сантиметра два в верхней части, деревянную трость, просто голую, без всяких украшений и инкрустаций, с загибающейся ручкой, чтобы было удобно на неё опираться. Но если нажать на маленькую кнопку под кривой ручкой, а затем эту самую ручку чуть повернуть, то прямая палка отстегивалась, а на том месте, где она была, возникал тонкий и острый стилет или кинжал. В названии таких предметов Прохоров разбирался слабо, но хорошо понимал, что на самолете с ним теперь не пролетишь, да и на вокзале могут что-то заподозрить, однако купил всё-таки.

По двум причинам, как ему казалось. Во-первых, никуда ни лететь, ни ехать он пока не собирался. Во-вторых, вещь необычная, таких он прежде не встречал, да и дёшево. Василий отдал за сто пятьдесят евро, а Слава хорошо понимал, что если когда-то окажется в Москве, то легко и понятно, у кого получит минимум тысячу долларов. Один к пяти – это немало, Маркс, что ли, говорил, что капиталист за такой процент продаст родную мать, только какой из Прохорова капиталист?

Была ещё третья причина, о которой наш герой старался не думать и всячески гнал её от себя. После своего визита к «американским родственникам» он как-то сдал, ходить ему становилось всё труднее, прогулки, которые он так любил всю жизнь, становились всё короче. Видно вынули восемь наследников и иже с ними что-то важное из его внутреннего устройства, как-то надломилась (или вот-вот надломится) его психика, и станет он уже настоящим стариком. А тут трость, не палка стариковская с прямой ручкой, а нечто для моционов джентльмена… Да ещё приятно в руку легла и как-то позвала пройтись по бульварам. Нет, бульвары это, конечно, в Париже и в Москве, а здесь Кудам, с полосой деревьев между двумя рядами асфальта, но это ведь ничего не меняет, правда?

Второй предмет был ещё забавней. Почти автоматически Прохоров протянул руку и пересмотрел нетолстую пачку книг, лежащую на прилавке. Магазин, как уже сказано было выше, книгами не торговал, специализировался на живописи и мебели. Но, видимо, где-то на адресе был приобретён шкаф или письменный стол, а в их глубине обнаружилось несколько книг – не выбрасывать же?

Но и звать знакомого книжника на подобный хлам неудобно, потому что поблизости таких магазинов не было, значит надо специально приглашать, а это, в свою очередь, значит, что, если ничего не будет куплено, он с тебя имеет «гут», то есть ты ему должен услугу. Ну и зачем всё это, раз и так понятно, что говорить тут не о чем?

Но это кому как…

Потому что Слава в середине пачки обнаружил тонкую книжицу и с некоторым трудом из-за витиеватого шрифта, но прочитал имя автора – Америго Веспуччи. И слово в названии одно разобрал, хотя латинского не знал – «navigationes».

А еще год 1507.

Прохоров приоткрыл последнюю крышку, отметив про себя, что переплёт цельнокожаный и хорошего качества, и посмотрел цену – 100 евро.

– Репринт… – извиняясь, развёл руками возникший из-за его спины Вася. – Начало двадцатого века… Наверное, к 400-летию издали…

Вот тут возникла у Славы одна, казалось бы, трудная, но на самом деле для профессионала легко разрешимая морально-нравственная проблема. Он-то прекрасно видел, что перед ним не репринт, а оригинал. Бумага явно тряпичная, а такую делали или очень давно или для очень малотиражных библиофильских книг начала двадцатого века. Цельнокожаный переплёт тоже что-то значил – какой идиот будет тратиться, чтобы одеть обычный репринт в дорогую одежду. То, что такой репринт существовал, Прохоров помнил по единственному случаю в своей жизни. Много лет назад он в какой-то куче купил и такую вот брошюрку. И обрадовался, решив, что держит Бога за бороду, потому что в доступных каталогах нашлось только одно предложение: четвертое немецкое издание стояло за 19 000 фунтов. А на титуле того, что он держал тогда в руках, никаких упоминаний о новом издании не было, да и год был на четыре или пять лет раньше каталожного.

Кто тогда, а было это почти сорок лет назад, объяснил Славе разницу между веленевой бумагой и тряпичной, он уже не помнил, но с тех пор точно знал, что в шестнадцатом веке первый вариант не использовался – просто ещё не умели делать. Однако тут было совсем другое дело, даже если тряпичная бумага была специально изготовлена для этого издания (а с чего бы, ведь не десятиэкземплярная часть тиража какого-нибудь Аполлинера с гравюрами Пикассо), то всё равно – шрифты плясали, как и положено для такого раннего периода, и кустоды были неполными – всё указывало на то, что перед нами оригинал.