Добрица Чосич - Время смерти

Ведь это Главица! Здесь он сдавал экзамен на капитанский чин: действия батальона в арьергардном бою. Тогда сдал на «отлично». А как теперь, с армией? И сдавать не перед Путником, как тогда на экзаменах. И не перед престолонаследником Александром. Он не исполняет присягу, данную королю; ничтожно мало это обязательство перед лицом таких страданий. Перед теми, кто бежит и мокнет под дождем, не зная, куда идти, перед этими зареванными девчонками, которые хлещут коров, перед этими ранеными солдатами, раздетыми и разутыми, перед теми, кто ругал его во время всего пути от Крагуеваца, перед ними держит он сегодня экзамен. Ему захотелось с Главицы, от дикой груши, взглянуть на позиции своей армии: поспешно выбрался из машины и стал подниматься к старому грушевому дереву, под которым когда-то он называл отметки высот членам комиссии Генерального штаба, указывал позиции рот и взводов, не глядя на карту, потому что это были его родные места.

Вон там, на этих самых склонах, он пас коз, во время каникул бродил по лугам; уже будучи командиром дивизии, расположенной в Валеве, проводил учения. Он встал под дерево, прислонился спиной к стволу, приподнял со лба кепи: впереди лежали горы и взгорья, сливавшиеся с облаками; в долине разматывалась Колубара, белело Валево, сейчас занятое врагом. Не раз, будучи офицером, стоял он здесь под деревом и, глядя на этот пейзаж, думал, что нет лучшего места, чем это, где можно разводить сады и погибать. Воспитать, защитить, похоронить. Горы словно нарочно расположились так, чтобы было удобно размещать дивизии, по склонам — полки, на взгорьях встанут батальоны, роты — на сбегающих вниз откосах; Колубара прикрывала тылы, и передовые части преодолевали ее без плавучих средств… Вот она, позиция его армии. И позиция Шестой армии фельдцег-мейстера Оскара Потиорека. Здесь предстоит сперва остановить, а затем погнать ее через Дрину и Саву. Только чем и когда? Как это сделать с уполовиненной армией, без артиллерии? Если он не одолеет Потиорека разумом и волей, чем же тогда? Счастье крутится вокруг женщин и денег, в судьбы народов оно не заглядывает.

Буковик и Кралев Стол опирались на Мален, Мален — на Сувобор, а тот — на Раяц и Рудник, который горбился, подминая гребни подъемов Гукоша; Колубара, разливаясь, заполняла долину, речные потоки соединялись, холмы раздвигались, обходя долину и толпясь вокруг нее; пропастям несть конца; дороги, истончаясь, обрывались; австро-венгерская армия исчезала в лесах, утопала а трясинах, ее заметал снег, она замерзала на Малене, Сувоборе, Руднике…

Но как поступить сегодня? Чего не предвидит Оскар Потиорек в действиях сербского командарма? Великое сражение начинается великим замыслом. Беззвучно, столкновением интеллектов командующих, внушал он своим слушателям на лекциях по стратегии. Но умалчивал о том, что у каждого истинного полководца есть два противника: вышестоящий начальник и собственно неприятель. И ему тоже придется противостоять двоим: воеводе Путнику и генерал-фельдцегмейстеру Оскару Потиореку. Путнику не подчиниться, Потиорека разгадать. А как быть с командирами дивизий, с начальником штаба армии? Это тоже противники, которых нужно одолеть. Что сделать с тысячами отчаявшихся, несчастных людей, составляющих его армию и лелеющих мысль о том, как бы поскорее разбежаться по домам?

Впереди и внизу дорога была забита, закипала толпами беженцев и солдат, скотина и пушки вперемешку с пустыми зарядными ящиками; беженцы перемешались с солдатами, которые, измученные боями и отступлением, вышли из подчинения раненому и растерявшемуся генералу Бойбвичу и теперь растекались по дорогам, селам, грабили, таяли, уходили, обратив спину швабам.

Прежде всего — найти конец и начало хаоса и превратить его в планомерное отступление. Установить порядок в несчастье, придать форму и направление поражению. Дабы поражение и несчастье стали выносимыми. Разобраться во времени, запутанном и устремленном в бездну. Встать с ним лицом к лицу. Что приготовил на завтра фельдцегмейстер Оскар Потиорек, когда он достигнет Колубары? Куда он направит главные силы? На Белград или на Крагуевац?

Адъютант доложил, что дорога расчищена. Глядя прямо перед собой, Мишич поспешно вернулся в машину и закурил. Они двигаются дальше, но все медленнее. На дороге каша — солдаты, женщины, скот, телеги. Он перевел взгляд на лес: борьба за существование начинается с установления порядка в этом хаосе, с превращения хаоса в порядок, здесь сомневаться нечего. Отделить солдат от беженцев, детей и женщин, разграничить их страдания. Построить солдат в колонну, немедленно.

Дождь не прекращался. Как и выстрелы германской артиллерии. Темнело. На Медничском гребне обрывался день. Все погружалось в самое себя, в страх.

Бачинац. Жива ли еще та дикая черешня, которую он обирал в тот день, когда у него погибли козы и дядя так отделал его палкой, что матери на руках пришлось нести сына на становище? Внизу, под Бачинацем, лежит Струганик, там отцовский дом, братья, дальше кладбище. Пошел четвертый год, как он не слышал про беды и заботы близких. Самое позднее через три дня швабы опустошат здешние загоны, хлева, погреба. Подожгут просторный белый дом, его родной дом, пропахший золой и буковым дымом. Сгорят и те черные лохани, в которых хранилась мука; он, даже став поручиком, верил в свои детские страхи, будто в этих лоханях, зарывшись в муку, живет древний дух Струганика…

Автомобиль стал, упершись в застывшую толпу — беженцы, солдаты, скот; все глядели, как офицер наказывал солдата.

Солдат, за которым гнался офицер, перепрыгнув через канаву, встал на пригорке под сливовым деревом; офицер поскользнулся, упал в канаву с мутной водой; солдат кинулся обратно, чтобы помочь офицеру выбраться, а тот, стремительно вскочив на ноги, выхватил револьвер, хрипло рявкнул:

— Бросай оружие!

Солдат долгим влажным взглядом обвел толпу, потом его глаза встретили повторный приказ командира и дуло направленного на него револьвера, он снял с плеча винтовку, недоумевая, нужно ли снимать сумку с патронами и украденной ковригой хлеба, медленно пошел к другому дереву, прислонил к нему винтовку и положил сумку, еще медленнее вернулся к своей сливе и, в лопнувших опанках, рваных крестьянских штанах, ветхой куртке, в опаленной огнем шапке, потемневший и мокрый, прислонился к дереву, опустив руки, без страха и вызова глядя на горы, откуда доносился гром германской артиллерии.

Офицер снял с себя ремень и изо всех сил принялся хлестать солдата по голове и заросшему худому лицу; у того свалилась шапка, он вцепился руками в ствол дерева, упираясь в него затылком, пытаясь спрятать голову в ветках, приноравливаясь к ударам, но глаза не закрыл; в промежутках между ударами он видел и людей, и скотину.