Добрица Чосич - Время смерти

Его рота стояла на дороге, слушала свист офицерского ремня; группами подходили солдаты, останавливались, смотрели, молчали, вокруг них застревали женщины и овцы, коровы и горожане с чемоданами; старики пользовались остановкой, чтобы укрепить груз в телегах или переложить котомки. Дети из повозок смотрели, как офицер бил солдата.

На телеге подъехали Джордже Катич и Тола Дачич, тоже остановились; Джордже осматривал лошадей, Тола слез, пробрался через толпу: этот мученик под сливою — не один ли из его сыновей? Убедившись, что человек, у которого по лицу текла кровь, не из Дачичей, он встал у изгороди и огорченно заговорил перед онемелыми, озябшими и грязными людьми:

— Вот смотри, народ, на свой позор и запомни, что бывает со швабскими шпионами! Вот такие, как этот, под сливой, границу поломали, армию возмутили, паразиты. Потому мы и бежим так безголово, мать их, потому швабы наши дома грабят, жгут и убивают все живое, что под руку попадает. Глядите, люди, в поучение себе и детям своим.

— Тола, ты спятил? — крикнул ему Джордже Катич. — Какой шпион, в штанах у тебя шпионы! Мученик он. Босой. Мужик наш. Что ему предавать, когда все погибло. Не связан он, а терпит. Где у тебя винтовка, слепой? Ой, черная страна наша! Ой, несчастный народ, войско жалкое, черная Сербия! Что смотрите, солдаты, неужто не стыдно? Убейте вы этого гада с погонами! Беги, солдат, несчастный. Беги, если ты мужик. Круши нас, немец, еще худшее мы заслужили.

А генерал Мишич слушал и размышлял, как ему поступить.

— Бьет неприятель. Бьют офицеры. Хлещет дождь. Все бьют друг друга, люди. Сербское войско, прости тебя бог, — продолжал Тола Дачич. — Не хнычьте. Этот безумец детей насиловал, а несчастная мать узнала его и к командиру пришла, я своими глазами видел, как было. Только палкой и можно из серба человека сделать, только под палкой мы не звери. А что, если б это мой сын был? Молчи, дерьмо, жри грязь, будь он и мой сын, пускай, раз он дома сербские грабил, девочек портил и шпионил для швабов. И тебе, солдат, стыдно орать. Меня зовут Тола Дачич, из Прерова я, четыре моих винтовки палили за короля и отечество. Четыре, слышишь? Одну на Цере поломали, там она и осталась. А три еще дело делают, пока бог велит. И откуда ты такой и кто из всех, сколько вас тут вижу, больше солдата уважает, чем я?

— Чего разболтался? Молчи! — ткнул его кнутом в бок Джордже Катич и шмыгнул от позора к своей телеге.

Генерал Мишич, на машину которого никто не обращал внимания, приказал шоферу ехать вперед. Автомобиль скатился по дороге и резко затормозил перед толпой, люди отступили в канаву, полезли на изгороди.

Выскочив, адъютант открыл дверцу генералу: Живоин Мишич, отбросив недокуренную сигарету, стремительно пошел, перешагнув канаву, в сливовый сад.

Последний раз просвистел ремень, хлестнув солдата по руке, и упал на землю; отпустив толстый ствол дерева, за который держался, солдат, с искаженным лицом, стоял неподвижный, покорный, руки но швам. Он уставился в красную подкладку шинели, потом перевел взгляд на генеральские погоны, которые косым взглядом успел заметить и офицер, успел нагнуться, поднять ремень и еще стремительнее выпрямиться, повернуться и стать по стойке «смирно» перед генералом Мишичем; тот внимательно его рассматривал: этого он не обучал стратегии, этот у него в дивизии не служил, этого он не знал. Нет, он знал его — оробевший барчонок и палочник. Ради сабли, а не ради битвы за свободу стал он офицером. За спиной Мишича слышался шепот:

— Сам Живоин Мишич, люди. Он, Жуча, он самый. Красную подкладку и погоны видал? И усы желтые. Этот человек — чтоб беду нашу сбыть. Опоздал, брат. Как хочешь — никогда не выходит. А я тебе говорю: этот швабам кол вобьет. Кремень мужик!

Генерал Мишич подошел к офицеру, сорвал погон; поручик пошатнулся, а генерал сорвал второй погон и бросил его в кусты.

— Он уговаривал солдат бежать, — хрипел офицер. — Отказался на пост выходить, господин генерал.

— Я вас об этом не спрашивал. Какого вы полка?

— Командир роты третьего батальона первого полка Дунайской дивизии первой очереди.

— Доложите командиру полка о своем перемещении на взвод. Когда осознаете, что такое солдат, обратитесь к командиру полка, чтобы он подумал, можно ли вам доверить роту. И запомните, сударик: один господь бог может быть жестоким и несправедливым. А командир обязан быть добрым и справедливым. Убирайтесь с моих глаз! — Он повернулся к солдату и посмотрел на его избитое, залитое кровью лицо: горец, упрямый, знакомо ему, что такое мука, и терпеть еще может; этот сумеет повернуться лицом к Дрине и броситься вперед. Мишич поднял руку к кепи и козырнул солдату. А сказал тихо, так, чтобы только тот его слышал:

— Это день твоей судьбы, солдат. Умойся и садись в машину. Поторопись, — добавил, глядя на растерявшегося человека с бессильно повисшими вдоль тела грязными руками. Мишич вышел на дорогу, встал на пригорок перед столпившимися солдатами, беженцами и поздоровался: — Помогай бог, герои!

Под дождем и грохотом австро-венгерских пушек люди безмолвно смотрели на него, ответив не сразу, как полагалось, да и не все. Смотрели строго и озабоченно. Эти тоже могут повернуться лицом к Дрине и броситься в атаку, сделал вывод Мишич. Такие попусту не боятся. На что надеяться, спрашивали их взгляды. И он им ответил:

— Построиться и двигаться дальше. Скоро стемнеет. Следует найти продовольствие и ночлег.

— Грязью поужинаем. Водой из лужи напьемся. В кустах переспим.

Люди оглядывались, ища солдата, который это прокричал. А Мишич не хотел его видеть, понимал: такой все может. Такой из окопов не убежит.

— Завтра будете ужинать из кухонь. И ракию получите. А ночлег ваш зависит от шваба. Если он не поспешит тебя убить, будешь спать под крышей. — Генерал говорил спокойно, не повышая голоса.

Офицеры шепотом подавали команды.

— А что с Сербией будет, Живоин Мишич? — угрожающе крикнул кто-то из беженцев.

— Ты погляди, народ, каков генерал? Генерал, а вылитый мужик. Живоин Мишич, а похож на всех сербских солдат! — громогласно удивлялся Тола Дачич. — Сними с него шинель и кепку, увидишь его за любым плугом и с мотыгой. Мужик вроде нас самих. А попробуй не послушай его, если можешь и смеешь. Вылитый мужик-мученик. И только посмейте, сукины сыны, не поверить ему! — вопил Тола Дачич.

Начавшие строиться солдаты стояли, разинув рты, и смотрели на генерала.

— Мы должны работать и думать, братья. Много и сообща работать. Но прежде всего нужно остановиться и не задницей повернуться к врагу, а встретить его лицом. Взглянуть ему в глаза. Тогда он испугается и сам нам спину покажет. А вы разойдетесь тогда по домам.

— Именно так, и по-другому нельзя, генерал Мишич. — Тола Дачич отделился от толпы и направился к нему: он хотел поздороваться с ним за руку, чтобы в Прерове потом рассказать, как он здоровался с генералом Мишичем, да и для сыновей может пригодиться.