Илья Зверев - В двух километрах от Счастья

А после всегоон опять сказал, что желает строить с ней семью. Чтоб она, значит, не сомневалась.

Он не обманул. Через месяц, сразу после уборочной, Петр пошел с ней в сельсовет и расписался. Рая хотела взять его фамилию, ей особенно нравилась эта красивая и мужественная фамилия — Усыченко. Но он сказал, чтоб оставалась при своей, потому что у нас — равноправие.

От совхоза им дали полдома — две комнаты. Можно было еще оставить Анне Архиповне, Раиной маме, ту большую комнату, где они жили до замужества, но Петр сказал:

— Это неудобно. В данный момент, когда имеются трудности в квартирном вопросе и отдельные трудящиеся вообще не имеют жилплощади…

Рая ужасно покраснела и застеснялась, что такая низкость пришла ей в голову. Но она совершенно ничего не хотела выгадывать. Она только боялась, что мама с ее крутым характером и простым обращением не подойдет Пете — человеку почти городскому и почти ученому…

Рая хотела позвать на свадьбу всех своих девочек из седьмой бригады. И некоторых из четвертой, где она работала в прошлом году. Но Петр сказал, что не надо, это получится нехорошо. А надо позвать только актив. Рая, конечно, ответила, что ладно, пусть будет актив.

Под активом, оказывается, надо было понимать директора Федора Панфиловича, парторга, главного агронома, рабочкома Сальникова, бухгалтера и трех управляющих отделениями (в том числе и Раиного непосредственного начальника Гомызько, которого она смертельно боялась). Понятно, что вместе с такими большими людьми неудобно было звать ее девчонок.

Только для Клавки Кашлаковой обязательно нужно было сделать исключение. Пусть придет Клавка и посмотрит, какое счастье вышло у ее задушевной подруги.

Теперь Рая совсем ее не боялась. Петр даже не обращал на Клавку внимания. А на главный и страшный вопрос: «А правда, Клавка очччень красивая?» — только пожал плечами и сказал: «Несерьезная она девушка». И это значило еще и то, что Рая — раз он ее полюбил — не такая. Она серьезная девушка, Рая…

— А на что нам сдался этот злыдень… ну, партком? Он же все время к тебе чипляется! — сказала она, простодушно глядя на своего Петра. — Давай его не позовем.

— Странно ты рассуждаешь, — сказал Петр. — Как же это я позову весь актив, а парторга не позову? Это ж неправильно, даже с политической точки.

Ясно, что с этой точки Рая еще не все понимала. Но она, конечно, научится, около него.

Анна Архиповна чуть не умерла со страху, когда узнала, каких больших людей ей придется принимать. Она заявила, что ничего не умеет по-культурному — ни подать, ни принять. И лучше ей заранее уехать от позора в Джанкой, к своей старшей замужней дочке Кате…

Но все обошлось хорошо. И стол был богатый: Петру выписали по госцене поросенка и восемь штук кур. И с вином в виносовхозе, ясное дело, вопросу не было. А чего покрепче достали у инвалида Кигинько (у которого жених по принципиальным соображениям покупать самогонку, конечно, не мог, и пришлось ходить теще, и относить зерно и сахар, и все устраивать как будто бы по секрету).

…Нельзя сказать, чтоб было как-нибудь особенно весело. Но свадьба получилась все-таки хорошая. И «горько» все кричали! И Петр с Раей целовались. И Сальников опять кричал «горько» и шутил: «Не бойтесь, от поцелуев детей не будет», а Федор Панфилович смеялся и говорил: «Это точно».

Потом директор поинтересовался, что ж это товарищ Павленко не пришел, уважаемый парторг наш.

— Я его приглашал, — сказал Петр. — Лично…

— Да ему низко с нами посидеть, — сказал Сальников, у которого были разные обиды на парторга по той же линии, что у Петра. — Ему низко.

— А чего ж? — печально заметил бухгалтер. — Раз человек был такой шишкой, то ему скучновато в нашей деревенской жизни. — И прибавил глубокомысленно: — Когда грани стираются еще в недостаточной степени.

И тут Петра разобрало любопытство, и он нарушил свое правило — спросил, кто же такой был этот Павленко в своей прошлой жизни.

— O-o, — сказал Федор Панфилыч и поднял над головой соленый огурец, — он сейчас штрафник, а был фигура! Он мог надавить кнопку в своем кабинете и сказать: «Вызовите ко мне генерала». И генерал приходил и говорил: «Здравия желаю!»

А Гомызько добавил:

— Ба-альшой был человек. Но с разными соображениями. Он, понимаешь, вдруг бух — докладную на самый верх. Критическую. И не в струю. И все. И поехал к нам. — Он усмехнулся и опрокинул в рот стопку инвалидова зелья. — На укрепление!

Тут гости пригорюнились и призадумались.

Пошел совсем уже унылый разговор про то, что стало тяжело служить. И вот Ревякин на бюро вдруг погорел, как швед под Полтавой. Ни с того ни с сего, из-за кок-сагыза. И ни черта не разберешь, чего хотят, и невозможно, ну никак невозможно подгадать.

И все запели очень громкими печальными голосами:

Была в этом степном реве глухая тоска по тем временам, когда они сами запрягали и распрягали коней, копали крыныченьки…

И Рае вдруг стало грустно. Она выскользнула из шумной и жаркой комнаты на крылечко. Потом зачем-то разулась и босиком спустилась по ступенькам, еще хранившим дневное тепло, прямо во двор, на прохладную, щекочущую ноги траву…

В черно-синем небе горели большущие яркие звезды, ни одну из которых Рая не знала по имени. В траве заливались цикады. За окнами, чуть приглушенная расстоянием, гремела песня, разрывающая душу печальной своей силой.

И Рая с особенной ясностью почувствовала, что жизнь ее решительно меняется и очень скоро, наверно, уже завтра, настанет для нее что-то необыкновенное, обрушится счастье, такое огромное, что можно просто не выдержать.

И почему судьба выбрала именно ее, Раю? За что ей такое счастье? Ведь Клавка с лица и фигуры в тысячу раз красивее ее, а Нюра Крысько, наверно, в десять тысяч раз лучше по душе. По этой Нюре можно проверять совесть, как мама проверяет по радиописку в семь часов вечера часы. Так же можно проверять по Нюрке совесть, с полной надежностью.

А вот выбрала судьба именно Раю. Конечно, старые люди говорят: судьба слепая. Но ведь Рая-то зрячая! И обязательно надо ей как-нибудь оправдать свою новую удивительную судьбу. Потому что нет хуже, как ехать в поезде без билета (это Рая как-то попробовала) или быть зазря осчастливленной. Рая еще не знает, как ей можно себя оправдать, но Петя ее научит.

Так вот с туфельками — розовыми сандалетами — в руках она вернулась в комнату. Но никто там не заметил особенной перемены в настроении невесты, никто не удивился, что она пришла босиком. Раскрасневшиеся, мокрые, напряженные, как на работе, все были заняты песней.