Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Конечно, ей захотелось крикнуть: «Да ничего нам от тебя не надо!» Но потом она подумала: пусть лучше ее девочка будет законной дочерью очень богатого и влиятельного человека. Вдруг это пригодится в дальнейшем? В работе, в карьере. У вас такая редкая фамилия, вы не родственница такого-то? – Я его дочь. – Ого! И вообще кто знает, как повернется жизнь.

Поэтому она подписала бумагу, что отказывается от алиментов.

Жизнь повернулась, но совсем не так. У нее никого не было. Зарплату снизили, потому что кризис. Девочка растет замкнутая, учится неважно.

Вот об этом она написала длинный печальный пост.

Было очень много комментариев. Злые люди писали, что ей поделом досталось: хотела мужика пузом к стенке прижать , но просчиталась. Добрые объясняли, что ее отказ не имеет юридического значения. Остальные пытались догадаться, кто отец ребенка. Об этом были длинные-предлинные треды, споры и рассуждения. Поэтому пост вышел в топ.

А один мужчина написал ей в личку.

Они встретились в кафе. Потом еще раз. На третий раз он сказал, что ей нужен настоящий друг и надежный защитник. То есть сделал предложение.

– А вы мою девочку удочерите? – спросила она.

– Зачем? – усмехнулся он. – Мы лучше раскрутим папашу. У меня есть очень сильные юристы. Я сам юрист.

– Как мне везет на сильных мужчин! – оскалилась она. – Какое ты барахло, извини пожалуйста.

– Конечно, – сказал он. – « Какое вы барахло » звучит слишком изысканно. Но какая ты фантазерка! Я думал, ты меня сразу узнаешь. Я работаю в правовом департаменте, на девятом этаже. Мы иногда ездим на лифте вместе. Но ты смотришь в пол или на стенку. Ты мне нравилась. Просто очень! Когда я тебе написал и мы увиделись, я подумал – вот ведь судьба. Разузнал о тебе, конечно. Живешь ты с мамой. Ребенка у тебя нет. Тебе не тридцать пять, а двадцать девять.

– А теперь не нравлюсь? – спросила она.

– Зачем ты это написала? Убедиться, что все люди – сволочи?

– А ты? Ты ведь не знал, кто я такая, когда мне в личку писал? А?

– Не знал, – сказал он.

– Зачем же написал? Хотел стать отчимом дочери миллионера?

– Извини, – он помахал рукой официанту. – Мне пора идти.

– У меня на самом деле есть ребенок, – сказала она. – В Анапе, у бабушки. То есть у маминой сестры. У двоюродной бабушки.

Подошел официант.

– Принесите нам еще кофе, – сказал он.

Мне приснилось, что я проснулся, открыл глаза и на светлом блестящем паркете, вдалеке, ближе к двери – увидел какую-то черную штучку. Она была продолговатая, размером в ладонь. Протерев глаза, я увидел, что эта штучка не просто черная, а с желтой полоской. Несколько минут я лежал, пытаясь догадаться, что это такое и откуда взялось. Потом встал, подошел поближе. Нагнулся.

Это был резиновый негритенок в желтой фестончатой набедренной повязке.

Куколка. Литой бесполый голыш. Не совсем черный, а темно-коричневый. Руки прижаты к телу и сложены на животе, пупырышки на голове обозначают кудрявую африканскую шевелюру. Красный рот и носик пуговкой. Веселые глазки.

Этого негритенка мама привезла мне из-за границы. Не помню откуда. Мне было лет шесть или семь. Но помню, как я схватил его и спросил:

– А набедренная повязка у него снимается?

Мама с папой расхохотались. И потом много раз повторяли эту историю гостям. Гости смеялись; я не понимал, что тут смешного. Но всё время снимал с него эту желтую резиновую юбочку и надевал снова. Потом она разорвалась. Или потерялась.

Всё это я вспомнил во сне, и мне приснилось, что я возвращаюсь в постель и засыпаю, и снится мне еще один сон.

Я сижу в машине. Сестра Ксения за рулем, а я рядом. Мы ждем маму. Ксения говорит, что она скоро придет. Мимо нас проносится машина, похожая на старую «победу», но какая-то другая, современная. За рулем сидит мама. Я не успеваю удивиться – ведь мама не умеет водить, – как вдруг эта машина дает задний ход и едет к нам. Резко и неловко пытается припарковаться, всё время криво и косо заезжая на свободное место.

Я кричу Ксюше:

– Зачем ты ее пустила за руль! Ей надо под капельницей лежать!

Тут мамина машина снова выезжает на середину улицы, резко рвет назад, на полсотни метров, двумя колесами заезжает на тротуар – слышен скрежет днища о бордюр – и едва не врезается задом в автомобиль, который стоит в отдалении. Там люди, они с криками бросаются в разные стороны.

Я всматриваюсь и не вижу, что там случилось. Но всё-таки мне кажется, что ничего страшного, никого не сшибли, чужую машину не протаранили.

Мама медленно идет по улице к нам.

Я спрашиваю:

– Машину не разбила? – она молчит. – Машину не разбила? Не врезалась? Ты меня слышишь? Слышишь? Отвечай!

Она не понимает. Ее глаза смотрят в сторону. У нее неживое лицо.

Не старое, не морщинистое, а такое, как много-много лет назад.

Но мертвое.

Солнце, тепло, окно открыто. Я сижу у окна, разговариваю по телефону – такая простенькая черная трубка у меня в руке. Подоконник низкий. Я сижу на полу. Смотрю на телефонную розетку – она прямо под доской подоконника, рядом с батареей. К ней идет от плинтуса розово-желтый двойной проводок. А от розетки к трубке витой черный шнур.

Я роняю трубку, она падает наружу. Я выглядываю из окна, ожидая увидеть, как она висит и стукается о стену.

Но нет! Оказывается, это не четвертый этаж, как на самом деле, а первый. Очень низкий. Трубка лежит на земле, то есть на сером каменистом берегу. Полметра шириной, не больше. Прямо к стене дома подходит озеро. Мелководье. Вода прозрачная, и видно, что теплая. К берегу подплывают рыбы. Два больших сазана и одна долгоносая стерлядь. Они смотрят на меня, на телефонную трубку. Кажется, они хотят ее спереть. Я дергаю за шнур, втаскиваю ее обратно.

Стерлядка уплывает. Сазаны смотрят на меня голубыми глазами.

С какой-то женщиной (кто она?) я прихожу в цирк. Это не представление, а что-то вроде генеральной репетиции. Зрители есть, но их немного. Да и само здание небольшое. Мне всё время кажется, что моя спутница чем-то недовольна. Я стараюсь ее получше усадить, спрашиваю, хорошо ли ей видно.

Пахнет опилками, лошадьми, старым обивочным бархатом – запах цирка.

Сначала выступают дрессированные собачки, болонки.

Потом красивый конный номер. Вольтижировка. Все хлопают.

На манеж выбегают собачки, едят лошадиный навоз. Дрессировщица визжит, ловит их, они разбегаются. Наездники хохочут. Зрители тоже.

Выходит шпрехшталмейстер во фраке. Говорит: «Перерыв десять минут, а потом прогоним всю программу».