Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Он прикрыл глаза и увидел белую площадь и людей, которые падают под ружейными выстрелами.

Он увидел, как мужики жгут его имение, отец бросает бомбы, а сестра Анна гарцует на лошади.

– Уезжай, братец, пока не поздно! – кричит Анна. – Пощады не будет, беги!

Но куда бежать?

В Польшу? Польша будет свободной! Но ее растерзают Россия и Германия. В Германию? Там невзлюбят славян. В Италию? Там будут возрождать римский дух. Во Францию? Ее завоюет Германия. В Испанию? Там католики и нищета. В Англию? О, как они скупы и надменны. В Америку? Но боже, как это далеко и страшно…

Картины мелькали, как в волшебном фонаре.

«В Швецию! – хлопнул себя по лбу Кириллов. – Вот куда надо бежать: в Швецию».

Он очнулся и помотал головой. С досадой подумал об Анне. Ох, эти эмансипе! Но всё же – она такая юная, свежая, красивая, а у этого Блюменфельда отросшие грязные ногти на ногах – он летом видал. Эмансипе-разэмансипе , но как можно обнимать такого мужчину? Брр!

Он протянул босые ноги к кафельному боку голландки и заметил, что у него ногти тоже немножечко того… загуляли.

– Яков! – крикнул он слуге. – Возьми у генеральши малый несессер!

Постриг себе ногти, собрал их с ковра в ладонь, бросил в печь, снова лег.

В Швецию бежать, придет же в голову.

Мой старший брат, известинский журналист Лёня Корнилов (умер в 2007 году), рассказывал.

В середине семидесятых он был в командировке в Казахстане. Нужно было сделать материал про старого мудрого простого казаха, человека земли.

Нашли такого – чабан, ударник, орденоносец, аксакал.

Лёня к нему приехал. Юрта, костерок, мясо, водка, неспешный разговор.

Чабан долго и подробно рассказывает про овец, баранов, ягнят, про кошары, про летнюю жару и зимние ветры, про своих собак, которые лежат тут же, положив тяжелые морды на толстые лапы.

Бескрайняя рыжая степь. Бездонное бирюзовое небо, в котором едва заметными черточками реют беркуты. Запах овчины, свежего мяса и костра.

Однако надо, чтобы чабан сказал что-то политически зрелое.

Лёня решил без экивоков:

– Ну, а теперь, под конец, скажите что-нибудь про советскую власть.

– Советский власть? – переспросил чабан.

– Ну, да. Что вы, вот лично вы думаете о советской власти?

Чабан задумался.

Он долго думал, глядя в небо, а потом печально сказал:

– Советский власть хороший. Но какой-то очень длинный…

Смешно, собственно, не это.

Смешно то, что мы, московские пустоболты, смеялись над аксакалом. Думали, что он под старость рассудок потерял. Что ему мнятся ханы, эмиры, басмачи и прочая Алаш-Орда.

Нам-то советская власть казалось вечной.

Хотя ей оставалось всего пятнадцать лет.

Быстрая встреча не располагала к разговорам, но Елена Ивановна не могла без этого. Она даже говорила: «Между сексом и поболтать – если уж такой жесткий выбор будет, либо-либо, то предпочитаю поболтать. Особенно с хорошим человеком. Но лучше, конечно, и то и другое».

Серёжа Петров был хорошим человеком. И моложе Елены Ивановны лет на шесть. Или даже на десять.

Встреча была быстрая, потому что Серёжа зашел к ней забрать отзыв на реферат. У его аспиранта была защита, это был его первый аспирант, и он очень волновался и поэтому вдруг поцеловал Елену Ивановну. Как бы в благодарность. Ручку поцеловал, а потом щечку, а потом они очнулись, лежа на узком диване в гостиной. Потом оба сели, переводя дыхание и глядя на свое голое отражение в темном экране телевизора.

Серёжа поднял с пола рубашку и прикрылся.

А она так и сидела, водя пальцем по своему худому вялому животу.

– Твой папа изменял твоей маме? – вдруг спросила она.

– Нет, – сказал Серёжа. – То есть, насколько я знаю, нет.

– То-то ты такой смущенный, – улыбнулась она. – А мой папа изменял.

– Направо и налево? – нарочно спросил Серёжа.

– Не ехидствуй, – сказала Елена Ивановна. – Нет. Не направо и налево.

Но я знала, что у него были женщины. Но не знала кто. Но про одну он вдруг проговорился. При мне по телефону сказал: «Галюсенька, встретимся завтра». Я сказала: «Вот это да!» Он обернулся и беспомощно на меня посмотрел. Он уже был сильно немолод. У него были две сотрудницы, две одиноких дамочки-подружки. Галя Саенко и Вера Чибис. Они даже приходили к нам в гости, вдвоем.

Потом папа умер. А потом мама сказала, что ей звонила Верочка Чибис, она уже совсем старенькая…

Я спросила: «А Галя? Помнишь такую?»

Мама сказала, что Галя одна растила дочку. Верочка ей помогала. Потом Галя умерла, но девочка уже выросла к тому времени…

Вот это да.

Я взяла у мамы телефон этой Веры Чибис.

Мама сказала: «Да, да, позвони ей. Она будет рада. А то она совсем одна».

Но я всё не звонила, тянула. Непонятно почему. Ведь я так хотела узнать всю правду. А вдруг у меня есть сестра?

Потом мне совершенно случайно сказали, что Вера Марковна Чибис скончалась в преклонных годах. Всё. Больше некого спросить…

Она вздохнула.

– Спросите меня, – сказал Серёжа.

– Мы опять на «вы»? – засмеялась Елена Ивановна.

– Она моя жена.

– Кто? – Елена Ивановна голая вскочила с дивана.

– Наташа Саенко. Всё сходится. Мама Галя и тетя Вера. И отчество Ивановна.

– Ах, какое редкое отчество! Она говорила, кто был ее отец?

– Нет. Мама родила меня от любимого человека и всё. Но я могу попробовать повыспрашивать.

– Не надо, – вдруг спокойно сказала Елена Ивановна, взяла с дивана плед, накинула себе на плечи. – Серёжа, с вами очень приятно беседовать. Но вам уже пора.

Был май, тепло, воскресенье, послеобеденный час, и Сергей Петрович просто отдыхал. У него была очень тяжелая работа, с девяти утра и пока дела не кончатся, иногда прямо до ночи. Поэтому он лежал на диване в гостиной, смотрел в окно и радовался выходному дню. В окне было чистое синее небо – ни веток, ни соседних домов; они жили на двадцатом этаже.

Жена Наташа прилегла с книжкой в спальне и задремала.

В третьей комнате их сын Данила, шестиклассник, разговаривал с девочкой Асей. Она пришла к нему меняться монетами. Она была из параллельного. Ее отец тоже часто ездил за границу, вспомнил сквозь дрему Сергей Петрович, и привозил какую-то медно-никелевую чепуху, как и он сам, Сергей Петрович то есть, своему сыну…

Вдруг раздался совершенно натуральный девчачий рев.

Сергей Петрович сел. Плач продолжался. Он сунул ноги в тапочки, встал.

Данила и Ася стояли над тахтой, на которую были высыпаны монеты, штук пятьдесят или даже больше. Рядом стояла пустая жестянка из-под конфет.