Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Потом, часа в четыре, в полпятого – самое время пообедать. Поскольку ужин из-за спектакля не предусматривается.

За обедом бабушка (то есть мама Петрова/Петровой) говорит ребенку: «Не приставай к родителям, они сегодня идут в театр!» И вообще свекровь/теща в этот день берет ребенка на себя. Чтоб не мешал прихорашиваться.

Но вот наконец пять-тридцать.

Петрова уже одета. Ей хорошо, у нее театральная сумочка не такая уж крохотная, в нее помещаются туфли в пакете.

Петров мучается с галстуком. То узел скособочен, то слишком коротко – сильно выше пояса, то, наоборот, длинно – всю ширинку закрывает, как у клоуна.

Наконец порядок.

Петрова притрагивается к вискам и запястьям горлышком пузырька «Мисс Диор». Зато Петров смело плескает на ладонь одеколон «О Жен» и трет щеки и шею.

Да! Проверить билеты в правом боковом кармане – потому что в левом лежит бумажник. А в карман брюк не забыть положить два рубля и побольше мелочи. Чтоб можно было в буфете взять без очереди, потому что без сдачи .

Поцеловать ребенка. Тещу/свекровь. «Пока! В одиннадцать точно будем!»

И уйти, оставляя за собой шлейф праздника. Запах духов, мытых голов и свежей глаженой одежды. Так, чтоб сосед, вышедший на лестницу покурить, спросил:

– В театр?

– В театр!

Эх.

Моя знакомая рассказала.

«Вчера были с мужем в театре.

Очень понравилось. Малый театр; смешно сказать, я последний раз в этом театре была, еще когда в школе училась, ничего не запомнила. А сейчас всё рассмотрела.

Великолепно. Зал такой вроде небольшой, но высокий. Много ярусов. Сразу вспоминается:

Правда, правда! Конечно, свечей никаких нет, но всё как в старину. Мы немного раньше пришли, поэтому не поленились, поднялись на третий ярус, посмотрели сверху – как красиво! Хотя он называется не „третий“, а „балкон первого яруса“. Но на самом деле третий, конечно. Ну, неважно. Главное, красиво: небольшой партер, амфитеатр с загородкой, балясины такие пузатые, помещичьи. Всё расписано старинными узорами, красным по бело-золотому. И занавески бархатные. Про потолок и не говорю. Люстра хрустальная, огромная.

Сидели прекрасно. Места, не поверишь, партер первый ряд середина. Кресла очень удобные.

Еще приятно было, что публика нарядная. Никаких джинсов и курточек. Дамы в платьях, в вечерних накидках. Мужчины в костюмах. Белые рубашки, галстуки. Туфли сверкают.

Кстати, буфет хороший. Очереди почти нет, всё удобно и вежливо. Главное, еда вот та, старая, традиционная, буфетная – бутерброды с красной рыбой и с копченой колбасой. Конечно, и всё другое тоже есть, но вот эти бутерброды – самое оно. Я уж, пропадай моя диета, взяла именно такой, подпотевший театральный бутерброд – четыре ломтика колбасы на куске мягкого белого хлеба. И сладкую водичку с пузырьками. Как в детстве.

В общем, здорово. Роскошный театр. Рекомендую».

– А спектакль? – спросил я.

– Полная хрень! – сказала она. – Гастроли итальянской труппы. Какая-то дурная брехтятина . Рабочий класс, двадцатые годы. Носятся по сцене, истошно орут. Ужасно скучно, уснуть можно, несмотря на крик. Мы после первого действия ушли. В буфет сходили, и домой. А сам театр классный.

Пахомов стригся у Лены уже полтора года.

Примерно раз в три недели он звонил в парикмахерскую, записывался на вечер и, выйдя из своего офиса, шел в соседний дом, где и располагался этот, как теперь принято выражаться, салон.

Лена была молодая для хорошей мастерицы. Но работала отлично. Пахомов к ней попал случайно: он уже сильно отрос, а свой мастер заболел, вот он и забежал в салон по соседству. Пахомов стригся очень-очень коротко, и прежний мастер делал вжик-вжик, и готово, а эта Лена возилась с ним минут сорок. Он спросил: «Почему?» Она важно ответила: «Тщательность стрижки не зависит от длины волос!» Постригла чудесно, гладко, просто как цигейка. Пахомову понравилось, и он стал к ней ходить.

Они болтали о всякой всячине. Она рассказывала о маме и папе, хвасталась, что коренная москвичка в пятом поколении. Пахомов, напротив, был из «понаехавших» – в семьдесят втором году его ребенком привезли из Берлина, где служил отец; а отец родился в Австрии, в советской зоне. Потомственный военный. Но порвал семейную традицию. Отслужил, как надо, и стал архитектором. Она спрашивала: «А как называется стиль вот нашего зала?» Пахомов серьезно говорил: «Рококо в смеси с ампиром, с элементами модерна», хотя на самом деле это был стиль «бордель на вокзале», но зачем же обижать? «Приятно поговорить с интеллигентным человеком», – улыбалась Лена. У нее были хорошие руки. Она была красивая.

Вот, собственно, и все о ней.

Хотя нет, не всё.

Один раз Пахомов пришел на презентацию к одному приятелю и увидел там Лену. Она его тоже увидела, и они оба удивились. Пахомов всегда ее видел в брюках и фартуке, а сейчас она была в платье на лямочках, с голой спиной. А она всегда его видела в старом твидовом пиджаке и джинсах, а сейчас он был в шелковом костюме, шарфе и больших очках в клетчатой оправе.

Она широко ему улыбнулась и кивнула, и он улыбнулся, кивнул и подошел поздороваться: «О, Лена, как дела?» – «Хорошо, спасибо, а у вас?» – но не успел ответить, как у него дела, потому что рядом тут же вырос крупный такой парень и недовольно сказал: «Здрасьте».

– Пахомов, – сказал Пахомов и протянул ему руку.

Тот пробурчал свою фамилию и спросил:

– А вы что, давно знакомы?

Пахомов вдруг увидел, что Лена, отступив на шаг, делает страшные глаза и мотает головой.

– Ну… не помню, – сказал Пахомов. – Да и какая разница? Простите… – и он отошел к группе своих приятелей.

Но потом, на выходе, уже на улице, этот парень снова заступил ему дорогу.

– Ленку я домой отправил, – сказал он. – А ты мне всё-таки скажи, где ты с ней познакомился.

– Нет, не скажу, – сказал Пахомов. – Скажу лишь одно: ничто в наших отношениях не оскорбляло и не могло оскорбить твоих чувств к ней. Поверь на слово!

– Скажешь!

– Дай пройти, – сказал Пахомов и почувствовал удар по голове откуда-то сбоку.

Через неделю Пахомов снова пришел стричься.

– Любой труд почетен, – сказал он. – Вас в школе не учили? Зачем скрывать?

– Он такой интеллигентный молодой человек. Журналист с телевидения. Мне вдруг стыдно стало. Понимаю, что глупо, но всё равно стыдно. Тем более что он намекал на серьезные отношения…

– Тем более! – сказал Пахомов. – Всё равно пришлось бы признаваться.

– Да, но потом! Сняли бы квартиру. Познакомилась бы с его родителями. Он бы сделал предложение. И вот тогда. И ему было бы неудобно отказываться.