Маркус Зусак - Когда псы плачут

Руб глядел, глядел.

– Что это ты делаешь? – спросил он.

– Так, ракушки собираю.

Он посмотрел на меня изумленно.

– Ты че, блин, педик, что ли?

Я глянул на ракушки в руке.

– А что такого?

– Иисусе! – Руб рассмеялся. – Он и есть, а?

Я только бросил на него взгляд и рассмеялся в ответ, потом подобрал новую ракушку: чистую и гладкую с изящным тигровым узором. Посередке у нее была маленькая дырочка, смотреть сквозь.

– Вот, глянь.

Я протянул ракушку Руб.

– Ничего так, – признал он, и пока мы бродили взглядами в океане, добавил: – Не, ты нормальный, Кэмерон.

Я лишь потаращился еще пару секунд, и мы повернулись и пошли назад. Старик уже послал нам свое «Эй!», призывая на работу. Мы пересекли пляж, выбрались на улицу. В тот же день, позже, Руб рассказал мне кое-что. Об Октавии.

Началось довольно невинно: я спросил, сколько у него, по его подсчетам, было подружек.

– Не могу сказать, – ответил Руб, – никогда не считал. Наверное, двенадцать-тринадцать.

Какое-то время в подвале раздавался только скрежет лопат, но я-то знал, что мой брат, как и я, пересчитывает в уме девчонок, каждую трогая мнимым пальцем.

За этим занятием я не смог не спросить его.

– Руб? – позвал я.

– Помолчи – я пытаюсь посчитать.

Я не послушал и продолжил. Начав этот разговор, я не намерен был останавливаться.

– Почему ты бросил Октавию? – спросил я. Руб замер с лопатой в руках. Ответ.

– Все просто, – сказал он. – Потому что эта девчонка – самый странный чел, какого я только встречал. Страннее тебя, если ты можешь такое представить.

– Чем? – Я так и глядел в рот Рубу, а он рассказывал мне об Октавии Эш. Я даже видел его дыхание, вылетавшее изо рта вместе со словами.

– Ну, во-первых, – начал он, – сегодня ты ее щупаешь, где хочешь, а завтра она тебя и близко не подпускает. – Какая-то мысль пролетела у него в голове. – И раздеть ее совершенно невозможно, – Руб ухмыльнулся. – Поверь, я пробовал. – И все же я чувствовал, что Руб недоговаривает. Он договорил: – Но, что страннее всего, эта девчонка ни разу не пригласила меня к себе домой. На порог не пустила. Я так и не знаю, какого цвета у нее входная дверь…

– Ты ее бросил из-за этого?

Он посмотрел на меня задумчиво и без лукавства, потом улыбнулся.

– Не.

Он слегка покачал головой.

– А из-за чего?

– Ну… – Он пожал плечами. – Не буду врать, Кэмерон. Это она меня бросила. В тот вечер, когда она вернулась, я думал, она будет плакать и скандалить, как некоторые, бывало. – Руб покачал головой. – Но не тут-то было. Она пришла и дала мне отставку. Сказала, что я того не стою.

Больше всего меня смутило, что Руб так спокойно об этом говорил. Если бы я был на его месте, и со мной решила бы порвать девушка типа Октавии, я бы страдал так, что рассыпался бы на винтики. Это бы меня раздавило.

Но то я. А у Руба быстро подвернулась замена, и он ее взял, и я думаю, ничего дурного в этом нет. Единственным, казалось, неудобством было то, что Джулия досталась ему с богатым «приданым». И могла дорого обойтись.

– Я так понял, она встречалась еще с каким-то парнем, когда замутила со мной, – заметил он буднично, – и я так понял, этот парень намерен меня за это прикончить. Не понимаю только, с чего. Вроде, я ничего плохого не сделал. Я не виноват, что девушка не сообщила мне, что уже занята.

– Ты осторожней, – сказал я. Думаю, по моему тону он понял, что я не великий поклонник этой Джулии.

Руб спросил прямо:

– Она тебе не по душе, верно?

Я покачал головой.

– Почему?

«Ты обидел Октавию, чтобы получить эту», – подумал я, но сказал так:

– Не знаю. Ощущение какое-то нехорошее, и все.

– За меня не боись, – успокоил Руб. Он глянул на меня и бросил свою обычную усмешку – ту самую, что всегда означала: все будет путем. – Я это переживу.

В конце концов я оставил только одну ракушку с пляжа. Ту самую, с тигровым узором. У себя в комнате я разглядывал ее, выставив на свет, к окну. Я уже знал, что с ней сделаю.

На следующий день ракушка лежала у меня в кармане, когда я дотопал до вокзала и сел в поезд до Кругового причала. Вода в бухте была ярко-синяя; вспарывая ее, по ней ползли паромы, но она скоро срасталась. На пристанях была куча народу и полно уличных артистов. Хороших, чудесных и совсем безнадежных. И я нашел Октавию совсем не сразу. Я увидел ее на пешеходной улице, ведущей в Рокс, и заметил, что вокруг толкутся люди, привлеченные выразительным голосом ее гармоники.

Я подошел, когда она как раз закончила песню, и люди бросали монеты в старую куртку, разостланную на земле. Она улыбалась, благодарила, и люди неторопливо отходили прочь.

Не заметив моего появления, Октавия заиграла следующую песню, и снова вокруг нее стала собираться толпа. В этот раз немного поменьше. Солнце очерчивало ее волнистые волосы, и я пристально наблюдал, как ее губы скользят по гармошке. Я разглядывал ее шею, фланелевую рубашку и сквозь просветы между зеваками крал промельки ее ног и бедер. А в песне мне слышались слова: «Ничего, Кэмерон, я могу подождать». А еще мне слышалось, как она называет меня доброй душой и, сначала нерешительно, а потом уж не раздумывая, я подошел, влился в толпу и пробрался сквозь нее.

Я дышал, замирал и припадал к земле и оказался к Октавии Эш ближе всех в целом свете. Она играла, а я склонял перед ней колени.

Она меня увидела, и я заметил, как улыбка растянула ей губы.

У меня застучало сердце.

Оно горело в глотке, пока я медленно лез в карман, вынимал тигровую ракушку и осторожно клал ее на старую куртку, засыпанную зрительскими деньгами.

Я опустил ракушку, и солнце блеснуло на ней, и едва я собрался развернуться и обратно вколупаться в толпу, музыка смолкла. Оборвалась на середине.

Мир безмолвствовал, и я вновь обернулся взглянуть на девушку, что неподвижно застыла надо мной.

Она наклонилась, положила гармошку к деньгам и взяла мою ракушку.

Подержала в руке.

Поднесла к губам.

Поцеловала, нежно.

Потом правой рукой подтянула меня за куртку к себе и поцеловала меня. Ее дыхание втекло в меня, а мягкость, тепло, влажность и призывность ее рта окутали меня, и тут какой-то звук из внешнего мира ворвался в уши. Секунду я не мог понять, что это, но потом вновь полностью растворился в Октавии, чья душа текла сквозь меня. Мы оба опустились на колени, и мои руки легли ей на бедра. Ее губы все тянулись к моим, осязали. Приникали. Ее правая рука была уже у меня на лице, удерживала, не отпускала.

А вокруг нас не стихал тот прежний рокот, он выстраивал стену, отгораживал наш маленький мир от остального большого. Внезапно я понял, что это за звук. Он был ясный, чистый и невероятный.

Это был звук рукоплесканий.

– Что такого в звуке рукоплесканий? – спрашиваю я.