Хюго Клаус - Избранное: Сборник

Раздался звонок в дверь.

— А вот и вино, — сказал Ханс и пошел открывать.

— Потрясающая история, — громко сказал я. — Какая женщина!

Конец истории был мне уже известен. Кха-кха! Ура! Победа! Кха-кха и вопль, ликующий вопль освобождения — всех немцев р-раз и наповал, да еще ударами с оттяжкой!

— У нас сюрприз для нашего Хюго, — пропел Руди.

— Шоколад? — предположил я.

— А вот и нет, — интриговал Руди.

Жак вошел в комнату с девушкой, они принесли с собой две бутылки. Я уже видел эту девушку в «Мабильон», она клеилась к каким-то бородатым ребятам в черных майках. Она была похожа на индианку: желтоватая кожа и черные, коротко остриженные кудряшки. Глаза подведены, как и у всех ее товарок из «Мабильон», — темные штрихи в уголках и вдоль ресниц. В ушах массивные серебряные кольца. Я крепко сжал ее руки в своих и сказал на американский манер:

— Здравствуй, детка.

Жак поставил бутылки на столик и подсел поближе к девушке на диванной подушке, брошенной на пол.

— My name is Jerry [160] Меня зовут Джерри (англ.). , — сказала девушка, сбрасывая плащ.

Она была в белой блузке без рукавов, узлом завязанной под грудью, так что между блузкой и юбкой открывалась полоска смуглой кожи, а посредине — пуговка пупка.

— О, как я готов, — сказал Руди, — как я потрясающе готов.

Они принялись трепаться, девица Джерри на американском жаргоне, остальные на жуткой смеси нидерландского и английского, путаясь в словах и ударениях, болтали о Сен-Жермен, о тамошних кабаках и, конечно, о том, без чего тогда не обходился ни один разговор, — о любви.

Я встал у окна и смотрел на улицу Принца, откуда доносились приглушенные звуки. День был воскресный. На углу газетчик с кипой «Юманите», четко выговаривая заголовки, сообщал сегодняшние новости. Прошел человек с коляской, нагруженной ржавым железом. Послышался пронзительный визг красного такси. Проковылял негр, загребая ногами. Странная эта улица Принца. Как-то я повстречал здесь двух очкастых шлюх. В Париже такие редкость. А однажды видел пожилого одноногого велосипедиста.

Девушка рассказала, что она сбежала из дому, ни более ни менее как в штате Айова, и уже неделю живет в Париже (это была сказка, потому что я видел ее в «Мабильон» несколько месяцев назад), что денег у нее нет и она зарабатывает на жизнь случайными встречами, что ей нравился такой-то и такой-то, и она неразборчиво бормотала имена, звучавшие аристократично, словно вычурные названия цветов.

Ханса я не видел, не заметил даже его тени, хотя точно знал, что он подошел к нам. За ним вечно тянулся душистый запах, словно от целой лужайки фиалок. Я спросил его о девушке, которая должна прийти в три.

— Я сам хотел бы побыть тут с вами, спокойно заняться чем-нибудь, но не могу. Не вашей я породы. У меня романтическая натура. Послушай, Хюго, а вдруг с ней что-нибудь случилось? Какой ужас! Что она делает в Париже?

— Да ничего. Приехала сюда с родителями, живет у тетки.

Понимаешь, она здесь просто сохнет с тоски по родине, от ностальгии. Ей здесь не хватает солнца.

— Ну что ж, поищи для нее солнца, детка.

— Нет, серьезно, она может с тоски броситься в воду.

— Любой из нас хоть завтра может броситься в воду, — сказал я.

Он раздраженно отвернулся. Я знал, о чем он думает. Он думает, что ошибся во мне, что я так же, как и все остальные, забочусь только о собственном спокойствии. А девица Джерри разглагольствовала о том, что у людей бывают интересные подошвы ног и по ним можно определить характер человека.

Уже половина четвертого, а девушка Ханса так и не появилась. Я снова прошелся по комнатам, заглянул на книжные полки и сунул во внутренний карман пиджака биографию маршала Нея [161] Мишель Ней (1769–1815) — маршал Франции, участник наполеоновских войн. Командовал корпусом под Аустерлицем и Йеной, участвовал в русском походе 1812 года. Расстрелян после «Ста дней». в красном сафьяновом переплете. Томик слегка выпирал, но в общем поместился отлично.

Я уселся в кресло и включил радио. Ба-бам! В комнате стало сумеречно. «Орфей» [162] «Орфей» — одна из самых известных опер великого итальянского композитора Клаудио Монтеверди (1567–1643), заложившего основы современного оперного жанра. Написана в 1607 году. Монтеверди. Я сразу узнал эту мелодию, почувствовал ее так явственно, словно это был предмет, который можно потрогать пальцами. Легкие, чистые тона. Небо словно припудрено. Дождь поливает дамбу, заросшую травой. Человек с миндалевидными глазами (я) босиком бежит по земле и падает замертво. Вода. Замирает мелодия, умирает человек, каждый раз снова и снова умирает в провалах тишины между звуками, словно переводит дыхание. Небо в облаках. Единорог [163] Единорог — сказочное животное, изображаемое в виде лошади с длинным витым рогом на лбу. Согласно народному поверью, единорог мог быть пленен только непорочной девственницей и в христианстве ассоциировался с Христом. В Библии под единорогом подразумевается, вероятно, носорог. .

В соседней комнате Руди и Жак продолжают болтать. Слышны тяжелые шаги по паркету. Я встаю и выключаю радио.

Три года назад, когда я еще жил в Остенде, я сидел в своей комнате на седьмом этаже, и вот так же поставил пластинку, и тут в дверь постучала мадам Ретис. Пергаментное лицо этой старой дамы всегда покрывал густой слой белой пудры, она носила накладные ресницы и источала запах валерианы, однажды она предсказала мне блистательное будущее: к тридцати годам мне суждено разбогатеть и пережить две большие любви, а умру я в сентябре. Я не ответил, услышав стук в дверь, и она, конечно, неправильно истолковала мое молчание, решила (это само по себе не так уж плохо), что я в постели с женщиной и мы слушаем музыку. Мадам Ретис не утомляла меня своими посещениями и однажды начертила мой знак зодиака — Овен, с различными мистическими символами и пришпилила рисунок на дверь моей комнаты.

Руди плюхнулся в кресло рядом со мной, свесив с подлокотника руки, словно ветви дерева.

— Ну что с вами, ребята? — сказал я. — Прежде, когда к нам наведывалась дама, мы припудривали парики и начинали развлекать ее, мы наперебой старались завоевать ее внимание блестящими остротами, особенно если эта дама являлась из таинственной и незнакомой страны, однако при этом мы никогда не ранили друг друга. Правда, позже, в этом дурацком девятнадцатом веке…

— Это все уже было у Бёрн-Джонса [164] Эдвард Бёрн-Джонс (1833–1898) — английский художник-прерафаэлит, писал символические картины на темы легенд. , — устало проговорил Руди.

Он провел пальцами по своим редким, длинным волосам и ухмыльнулся. — Здесь воняет мертвечиной.

— Наш «всегда готовый» все томится в гостиной? — спросил я.