Хюго Клаус - Избранное: Сборник

Генри Паттини, отец. Маделейн Паттини, мать. Томас, их сын.

Андреа, их дочь.

X и л д а, кузина.

Действие происходит в наши дни в провинциальном городке, в марте.

Пояснения для режиссера

Пьеса далека от реализма, это определяет и оформление сцены, весьма схематичное: гладкие панели в простой деревянной оправе. Однообразный серый цвет. Только лестница и комнатка наверху выделяются на общем фоне. Лестница совершенно белая. Комнатка наверху в противоположность остальным помещениям с их предельно скупым колоритом представляет собой пеструю мешанину всякой всячины. На стенах — афиши, гитара или мандолина. Вороха бумаг, портреты музыкантов. Граммофон. Разноцветные обрывки ткани. Когда впервые зажигается свет, зритель, уже присмотревшийся к серым краскам жилища Паттини, внезапно обнаруживает в этом доме яркий, сверкающий новый мир — комнатку, в которую бывший музыкант удаляется «поработать», комнатку, где роятся мечты и где в конце спектакля погибает юная Андреа.

Свет гаснет и загорается медленно. В некоторых сценах переход может быть не столь медленным — например, во втором действии, когда Хилда спрашивает: «Чем они там занимаются?», свет мгновенно заливает комнату Андреа, в то время как гостиная погружается во мрак, как бы подчеркивая направление мыслей Хилды.

Музыка. Она должна быть сентиментальной, но может звучать и как чувствительная, слащавая. Если к спектаклю не будет специально написана музыка, предпочтителен в качестве лейтмотива, проходящего через весь спектакль, отрывок из «Les Biches» Франсиса Пуленка [195] Франсис Пуленк (1899–1963) — французский композитор и пианист. В своей музыке широко использовал цитаты и популярные мотивы из джазовой и эстрадной музыки. . Не следует оттенять музыкой наиболее патетические места, пусть мелодия легко кружится, сопровождая все происходящее на сцене.

Андреа и Томас. Оба очень молоды. Это ни в коем случае не должны быть актеры с хорошо поставленными театральными голосами. В первых двух действиях на девушке брюки и свитер. Черные волосы коротко подстрижены. Андреа держится раскованно, у нее порывистые движения, она постоянно занята своими мыслями. Она много курит, все время на грани истерики. На Томасе тоже свитер, под которым нет рубашки. Он не производит впечатления тупого, просто это юноша со странностями. Он болезненно восприимчив, иной раз кажется бесчувственным, а порой крайне ранимым. Движения его медлительнее, чем у сестры, и он оставляет еще более странное впечатление. Разговаривая, размахивает руками.

Мать. Эта женщина постоянно подавляет свои чувства. Вероятно, она так долго обуздывала себя, стараясь сохранить видимость самообладания и трезвой расчетливости, что это стало ее второй натурой. В голосе металл.

Отец. Он лишь присутствует. И все время пытается «успокоиться», хотя на самом деле в этом нет нужды. Однако причислить его к «предметам неодушевленным» тоже нельзя. Этот человек скорее служит громоотводом, который гасит лихорадочное возбуждение остальных членов семьи. Он тем самым как бы дает передышку зрителю.

X и л д а. Выросла в доме рядом с тяжелобольной матерью, воспитывалась в пансионах. Преждевременно состарившаяся девушка. Она не вызывает улыбки, несмотря на всю наивность ее суждений.

Разрез дома Паттини. Справа гостиная. Стол, шкаф, кушетка, несколько стульев. На стене старая афиша концерта Паттини. Окно с правой стороны выходит на улицу. На заднем плане дверь, ведущая в спальню родителей. Слева на три-четыре ступеньки выше гостиной комната Андреа. Железная кровать. Между этими двумя комнатами вверх уходит лестница, ведущая в маленькую комнатку над гостиной.

Когда открывается занавес, освещена только гостиная. Паттини, усталый, согбенный человек лет пятидесяти, сидит на кушетке. Он говорит медленно, вяло и подчеркнуто миролюбиво. Его жена когда-то, по-видимому, была красавицей, но от былой красоты уже ничего не осталось, она стала суровой и раздражительной. Мать за столом, пьет кофе.

Мать. Ты отлично знаешь, Паттини, запонки нужны Томасу. Для чего они понадобились тебе именно сегодня? Можно подумать, ты нарочно все это придумываешь. Тебе хочется, чтобы он выглядел оборванцем? Ты ведь знаешь, как много от этого зависит, и тем не менее не можешь обойтись без своих фокусов.

Отец. Неужели один раз нельзя взять его запонки? Он же берет мой крем для бритья и носит мои рубашки. Так почему я должен вечно закалывать манжеты булавками?

Мать. Наденешь их завтра, Паттини. Можешь надеть и послезавтра, хоть каждый день носи их, начиная с завтрашнего дня, но не сегодня, когда все поставлено на карту.

Отец. Ну хорошо, хорошо. Возьми. (Расстегивает запонки и протягивает ей.)

Мать кладет запонки на стол.

Мать. Знаю я тебя. Снова хочешь затеять скандал, хочешь довести меня и все испортить.

Отец безнадежно машет рукой.

Мать. Пытаешься спрятаться, да? У тебя, как всегда, от страха коленки подгибаются, и ты уже готов сбежать из дома. Так и скажи. Дверь вон там, иди, пожалуйста. Брось меня тут одну, в этой лачуге. Мне ведь не впервой все расхлебывать. Двадцать пять лет только этим и занимаюсь. Иди.

Отец. Никуда я не пойду, ты же знаешь.

Мать. А ведь тебе хочется, очень хочется сбежать.

Отец. Мне некогда. Нужно еще поработать над концертом.

Мать. Хм.

Отец. Послушай, я вообще хоть раз выходил из дома за эти месяцы? Я так больше не могу. Я не желаю видеть людей. Все они на одно лицо: завистливые ничтожества. Помнишь, тогда, в «Ампире»?

Мать. Какой ветер! Сейчас польет. Может, Хилда не рискнет выйти на улицу в такую погоду? А вдруг начнется дождь?

Отец. Ничего. Пройдется под дождем. Который час?

Мать. Без четверти четыре.

Отец. Если она придет в четыре, мне уже не удастся поработать.

Мать (мрачно). Нет, конечно.

Отец. И так изо дня в день, целыми неделями. Ни одной свободной минуты, чтобы сесть за работу. Время уходит, утекает, как вода сквозь пальцы, а я должен сидеть и молча смотреть на все это. Я не вынесу такой жизни.