Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— …субъектом. Наверное, мне следовало бы сказать — с этим мальчишкой. Из деревни. Не делай вида, будто ты не понимаешь. Так сколько времени?

Я жгуче краснел и молчал.

Она сняла руку с моего локтя и щелкнула пальцами, словно я был собакой.

— Александр!

— Не так уж много, — пробормотал я.

Она не взглянула на меня и ничего не сказала. Держа тарелку с хлебом прямо перед собой, точно какой-то странный щит, она ушла вперед. Я молча шел за ней. Слева и справа от нас шелестели зеленые листья, грачи уже подняли свой вечерний гвалт. Если бы мне было суждено родиться еще раз и в другом облике, я пожелал бы стать грачом. Они на своих деревьях ведут такую веселую сплоченную жизнь, хором кричат и кувыркаются в небе. А умирают словно бы очень редко.

Лебеди уже ждали. Один копался клювом в пуху под крылом. Они неуклюже выбрались из воды и вытянули нам навстречу длинные шеи. Холмы поднимались совсем рядом, удивительно четкие и светлые. В воздухе пахло дождем. По камышам пробегал ветерок, и они кланялись ей. Тысяча тысяч зеленых воинов с зелеными пиками, и все кланяются.

Она с недоумением оглянулась на меня.

— Перестань. И вообще ты не способен петь.

Ее пальцы сердито раскрошили серый ломтик. Она протягивала кусочек за кусочком. Шеи опускались и поднимались. Безобразные, перепончатые лапы давили траву. Последние кусочки она побросала в воду, и лебеди кинулись за ними, подняв тучу брызг. Они вновь обрели красоту. Вынув из кармана крохотный платочек, она обтерла пальцы.

— Как его зовут?

— Джеремия.

Она усмехнулась.

— Об-б-бычно его называют Джерри.

— Ну, так с Джерри все. С Джеремией. Этому конец. Да.

Она снова положила руку на мой локоть, и мы пошли назад по дорожке. Она шла медленно, слегка опираясь на мою руку, чтобы я не убыстрял шага.

— Ты уже больше не маленький. Молодой человек! — Она взглянула мне в лицо и улыбнулась. — Но, конечно, ты и сам знаешь. Я могла бы этого не говорить.

Ее платье было бледно-бледно-серым и при каждом движении прокатывалось волнами по всей длине ноги. Я вдруг попробовал представить себе, как выглядят ее ноги.

— Мы подумали, что тебе пришла пора расширить кругозор. Мистер Бингем, пожалуй, уже дал тебе все, что мог. Мне кажется, настало время, когда… Должна признаться, я всегда мечтала попутешествовать.

Я чувствовал, что ее глаза внимательно следят за мной. Я смотрел на свои ступни — как они механически движутся взад-вперед, взад-вперед, загребая песок.

— Вот тогда-то и начинается подлинное образование. Классная комната отслужила свое. Ты теперь уже настолько взрослый, что будешь надежным спутником, сумеешь заботиться обо мне. Я думаю, мы начнем с Греции.

— Мы? Вы и я?

— Ну да, милый. И не смотри так испуганно. Ты и я. Что тут удивительного?

— Греция…

— Говорят, она необыкновенно красива. Колыбель… Мистер Бингем объяснит…

— Да, конечно.

— Ну, так..?

— Что?

— Нет, ты не хочешь понимать! Почти как твой отец. Неужели тебе этот план не кажется чудесным?

Ее пальцы впились в мой локоть, как мелкие злобные зубки.

— Все уже устроено.

— А если бы я сказал, что не хочу ехать?

— Но ведь ты этого не скажешь?

Пальцы на моем локте расслабились.

— Пожалуй, нет.

Она ласково провела пальцем по моей щеке.

— Значит, решено. Я рада. И ты больше не будешь встречаться с этим деревенским мальчишкой. Правда?

Я промолчал.

— Не будешь. Об этом просто не может быть и речи. Это не… ну, comme il faut [7] Прилично (фр.). . Я запрещаю. Категорически.

Дальше мы шли молча… У ступенек террасы она обернулась ко мне и протянула тарелку.

— Будь добр, отнеси в буфетную.

Я взял тарелку и убежал.

Вечером после обеда меня позвали в гостиную. Отец всегда сидел в одном и том же кресле, обитом зеленым бархатом, с резной изогнутой спинкой. В этом же кресле, конечно, сидел прежде его отец, а еще раньше — отец его отца. Поколения мужских задниц уютно продавили и согрели сиденье. Я представил себе, как придет моя очередь. Он прочищал трубку. Когда он не читал и не занимался делами имения, он прочищал трубку. А потому никогда не отдавал всего внимания разговору, который велся возле него. Мать сидела за роялем, как будто собираясь играть. Она слегка помассировала одну руку, потом другую.

— А! — сказал отец, когда я вошел, но не поднял головы от трубки.

— Пожалуйста, садись, — сказала мать, словно гостю. Я прошел через комнату и сел. Окна еще были открыты и занавески отдернуты. Небо хранило отблески заката. Даже в комнате мне был слышен пронзительный писк летучих мышей, которые круто устремлялись почти к самой земле, пугаясь притягательного света, падавшего из окоп.

— Выпьешь рюмку портвейна?

Он яростно выскребывал что-то из чашечки трубки маленькой серебряной палочкой.

Я покраснел и покачал головой.

— Тоскуешь от одиночества, э?

— Нет, папа. Во всяком случае, мне так кажется.

— Отлично, отлично. Отлично.

Мать начала наигрывать. Не помню что, но, наверное, Шопена. Она особенно любила Шопена.

— Мы думаем, настало время, чтобы ты немножко расправил крылышки.

Он подул в мундштук и нахмурился.

— Повидал бы белый свет. Ну, ты понимаешь.

— Мама мне говорила.

— А, да.

Он потянулся вперед и резко постучал трубкой о мраморную каминную доску.

— Ты доволен?

— Ну-у… собственно…

— Разумеется, он доволен, Фредерик. Зачем вы задаете такие глупые вопросы? Ну, какой мальчик в его возрасте не был бы доволен!

Он снова, нахмурясь, уставился в чашечку трубки и продолжал ее выскребывать.

— Я думаю, в будущем сезоне ты мог бы ездить со мной на травлю. Сделаем тебя доезжачим, если ты не против.

— Конечно, не против. Спасибо.

— Посмотрим, как у тебя получится.

— Да, конечно. Я…

— Терпеть не могу, — он повысил голос так, чтобы она его обязательно услышала, — музыки в комнате, когда я пытаюсь говорить.

Она не обратила на него ни малейшего внимания. Ничего другого он, естественно, и не ждал.

— Через год-другой мне, как распорядителю травли, нужен будет сораспорядитель. Я ведь, знаешь ли, не молод, мой мальчик.

Он вынул из кармана мягкий кожаный кисет и начал набивать трубку, прижимая крошки табака плоскими подушечками больших пальцев.

— Пожалуй, нам пришло время познакомиться поближе, э?

Мое лицо окостенело от смущения. Я кивнул.

— Надо будет поездить с тобой, показать, что и как. То есть, когда ты вернешься.

— Я готов хоть сейчас.