Арман Лану - Свидание в Брюгге

Ага, это уже заговорил антиклерикал. Робер не стал спорить. Он не верил в бога, но его возмущало издевательство над верой других, даже если, на его взгляд, они и заблуждались.

Когда они опять оказались у коек девиц из Доброго пастыря, те на всякий случай спрятались под простынями, но какая-то из них не удержалась и показала Оливье язык. Одна кровать была пуста. Их подруга, самая маленькая, брюнетка со сморщенным, как печеное яблоко, личиком, с живыми в темных кругах глазами поджидала в дверях доктора. Она манерно держала между пальцами длинный мундштук, изображая из себя женщину-вамп.

Оливье втянул носом воздух.

— Фу, ты куришь «бельга»! Возьми «кемел», это больше подходит к твоему типу красоты.

Девица взяла сигарету, понюхала ее, с кошачьей ужимкой лизнула языком губы и бросила — ни дать ни взять школьница, раньше времени познавшая жизнь.

— Благодарю, доктор.

— Ты чего здесь стоишь? Тоже укола хочешь? Давай, я готов.

— Еще бы, вы только что укололи Прекрасную Елену. И, видать, у вас разгорелся аппетит. — Она добавила к этому похабное словцо и залилась смехом.

— Ну, выкладывай, паршивка, что там у тебя, а то я есть хочу!

— Вы приглашаете меня пообедать?

— В Счастливую звезду, когда выйдешь отсюда.

— Рассказывайте сказки!

— А почему бы и нет? Что было вчера, того может не быть завтра.

Но девица уже не шутила. Она тихо спросила:

— Вы ведь ищете мадам Сюзи, да? Я слышала, вы говорили.

— Мы-то думали, у нее маленькие ушки, а у нее — радиолокаторы!

— Так вот, не ищите мадам Сюзи. Она уехала еще до обеда. Она пришла в отделение, когда Метж отсутствовала. И девчонка с кухни сказала ей, что ее муж хотел покончить с собой.

— Не понимаю! И она уехала? Но должна же она была как-то увидеться с ним?

— Она так и сделала.

— То есть?

— Да. Ее муж лежит в больнице в Брюгге. Она и поехала в Брюгге.

— Ах ты, черт, — процедил сквозь зубы Оливье. — Вернее, «О, боже правый», — как сказала Прекрасная Елена. «Боже ты мой правый».

— А разве не так, доктор?

— Много будешь знать — скоро состаришься, маленькая притворщица. А все же спасибо.

— Нам приятно доставить вам удовольствие. Спокойной ночи, доктор. Приходите к нам почаще, здесь такая скучища.

Они были уже у порога.

— Благодарю за сигарету, — бросила брюнетка.

Ключ торчал в замочной скважине. Оливье открыл дверь, и та натужно заскрипела. Они вышли на улицу. После жаркого помещения — у женщин топили сильнее, чем у мужчин, — им показалось, что стало еще холоднее.

— Ты очень фамильярен с этими трясогузками, — сказал Робер.

— А с ними только так и можно. Но в присутствии Эгпарса я так не разговариваю. Он пуританин.

— А где же приготовления к рождеству? Я что-то ничего не заметил.

— Женщины пассивнее мужчин. А может, просто больше не верят в рождественского Деда.

Они вошли во двор под стеклянной крышей, где снег подтаял — столько его месило ног, а теперь покрылся корочкой льда. Закурили.

— Тебе понятна вся эта история с Сюзи? — спросил Оливье, выпуская изо рта струйку дыма.

— Нет. Зачем она отправилась в Брюгге?

— Да этот кретин валлонец виноват. Несчастный башибузук! Директор-управляющий! Наверное, кто-нибудь сболтнул, что, мол, муж собирался покончить с собой и что его забрали в больницу. Она решила, что — в Брюгге. Сначала его туда и отправили. Я не думаю, чтоб она просто так помчалась в Брюгге, да еще в такую дрянную погоду, — хоть она и шлюха из шлюх, — в то время как ее муж подыхает здесь и не чает, как ее увидеть. А этот мерзавец Хоотен за целый день не удосужился известить ее о случившемся. Ох, уж эти мне фламандцы. Хуже нет когда на них находит приступ добропорядочности.

Они взяли влево и снова оказались между корпусами. Косой луч света, падавший на здания, поджигал красный кирпич, и тот принимал — почему-то лезла в голову такая мысль — оттенок запекшейся крови. Их тени колыхались перед ними на снегу и на стенах.

— Ты говоришь, этот малый может умереть ночью?

— Да.

— Но за ним смотрят, и вряд ли ему удастся повторить все сначала!

— Нет, Робер, не о том речь. Травиться заново он не станет. По крайней мере, сейчас. Но он может сгореть, как свеча. Мы опасаемся коллапса на второй или на третий день. Коллапс — это упадок сердечной деятельности. Ты слышал, что шеф сказал. Его беспокоит сердце. Так часто бывает — побочные действия отравления. Больной не умирает от отравления, а сердце сдает.

Роберу стало бесконечно грустно при мысли, что этот человек, игрушка в руках судьбы, о чьем существовании он и не подозревал несколько часов назад и чье лицо показалось ему таким несимпатичным, может умереть сегодня ночью, — а он-то рассчитывал на жалость, думал таким образом вернуть свою Сюзи, которая уже, наверное, приближается сейчас к больнице в Брюгге, где она искала мужа, который целый день жил и дышал тут же, рядом с ней.

Сквозь плохо прикрытые марьякерские ставни пробивался тусклый дневной свет. Робер потянулся, стряхивая с себя остатки сна. Жюльетта, повернувшись к нему спиной, читала. Он перегнулся через плечо жены, но она раздраженно оттолкнула его. Жюльетта читала Историю О., и оттого, что ее застали за таким пошлым чтивом, она пришла в ярость.

— Наверное, коварная Полина Реаж, создавая этот шедевр полуприкрытой порнографии, не предполагала, что он вызовет такую реакцию стыдливости.

— Идиот! Отстань от меня.

Что ж, пускай. Он прекрасно себя чувствовал в этой комнате с неброской мебелью. Абстрактный рисунок кретоновых штор на окнах радовал глаз. Блеск снега и розово-желтый свет лампы у изголовья забивали друг друга, и от этого двойного освещения по потолку шли горизонтальные полосы. Домино еще спала, уткнувшись носом в своего мишку. Робер встал и сделал несколько гимнастических упражнений.

— Перестань! Ты разбудишь Домино! Она и так мало спит.

Робер взял туалетные принадлежности и вышел, как был в пижаме, закрыв за собой дверь, отгородившую его и от Домино с ее снами, и от Жюльетты с ее книгой и ее раздражительностью. Из ванной до нее донесся его гулкий голос:

— Что за крокодил забрызгал так ванную!

В ответ послышалось веселое гоготанье.

— А что за крокодил нежится в постели, когда уже давно наступил двадцать третий день декабря, часы давно уже пробили девять, а друг его Оливье с семи утра за работой!

Жюльетта позавидовала этой мальчишечьей веселости, сквозившей в каждом слове. Но она заставила себя не отвлекаться от чтения. И хотя от каждого слова ее всю передергивало, она не могла оторваться от книги. «Забавы» мужчин вызывали у нее тошноту, а пассивность героини приводила в отчаяние. Будь у нее такая возможность, она сама охотно бы отколотила ее. Жюльетта снова улеглась на бок, так что остался видным только кончик носа и, держа книгу в одной руке, прочла: