Роберт Ирвин - Ложа чернокнижников

Более отвратительных созиданий я не припомню. Когда все закончилось, я поднялся к себе, чтобы записать все это в дневник, и еще раз вкусил мерзость сегодняшнего вечера. Предполагалось, что шибболет очистит меня от ненависти к Мод, но не думаю, что все так просто, ведь если ты скажешь кому-нибудь, что ненавидишь его, это не значит, что ты перестаешь его ненавидеть только потому, что сказал ему об этом. Гитлер всю жизнь кричал, что ненавидит евреев, и ненавидел их до своей смерти. И вообще, что такое катарсис?

Уже поздно. Я подавлен и встревожен, но слишком устал, чтобы думать. Завтра — еще один отчаянно скучный день на игровой площадке, а в четверг у Мод — выходной, и я обещал сводить ее в зоопарк. Скоро придет Лора. Она обещала надеть сегодня высокие блестящие сапоги. После Мерзостного поцелуя еще и это?

Дата? Бог ее знает.

После отчета о встрече с Фелтоном для разбора моего дневника, когда нас прервала Бриджет, и отвратительного созидания в технике шибболет в моих записях — пропуск. Я пишу эти строки при свете фонарика в самой чаще леса, где — и сам не знаю. Салли танцует вокруг меня, умоляя закрыть эту книжицу и покончить с ней навсегда. Да, я думал, что когда брошу Ложу, то смогу положить конец всей этой писанине. Но теперь я понимаю, что неспособен распрощаться со своим двойником. Действительно — Полуночный Описатель Чудес — я способен писать всю ночь как одержимый. Рука, которая выводит строчки в дневнике, словно мутировавший беговой таракан, скользит по страницам все быстрее и быстрее. Кровь и чернила бушуют во мне. Я горю заживо и слабею от страстного желания заполнить лежащие передо мной чистые страницы. Нас с Салли закумарило от болтушки. Мефедрин распаляет наше безумие.

Но, думаю, лучше мне заполнить пропуск в записях. Возможно, сделав это, я смогу лучше понять, как, сидя в чаще темного леса (откуда не знаешь, как выбраться), я смог стать причиной событий, случившихся до этого, и как, если развернуть причинно-следственную цепь в обратную сторону, мое теперешнее положение привело к столкновению с Фелтоном и его женой два дня назад. Боже правый! Я в полном смятении.

Как я уже писал, во вторник, 20 июня, я засиделся над дневником до поздней ночи. И я все сидел над ним, стараясь привести мысли в порядок, стараясь решить, как вести себя дальше. Но так ничего и не решил. Когда в среду утром я спустился к завтраку, то заметил, что за столом царит странная атмосфера. Гривз стоял у входной двери, как часовой. Я заметил это краем глаза, но не обратил внимания. За едой я думал о вчерашнем вечере, об игре шибболет и о том, каково это взаправду быть Мод. Стремление Фелтона увидеть детишек на школьной площадке казалось жутким. И я пытался примириться с тем, что я узнал о Гренвилле и Салли. Но в голову снова и снова лезли гетры на белых ногах Гренвилля.

Но потом после завтрака Фелтон сказал:

— Что ж, Non Omnis Moriar, веди нас.

А Бриджет взяла меня за запястье и сказала:

— Отведи меня к тем детишкам. Хочу на них посмотреть.

— Мы думаем, что настало время посетить твою школу, — добавил Фелтон.

— Само собой, — ответил я. — Нет проблем. Только мне нужно захватить свои записи.

Поднявшись к себе, я взял свои заметки к диссертации, черную и красную тетради, а также чековую и записную книжки. Я волновался, и у меня дрожали руки. Я не мог сообразить, что бы еще взять кроме зубной щетки, которую я сунул в карман брюк. Потом постоял на коленях перед унитазом, склонив в него голову, думая, что меня вырвет от ужаса, но все без толку. Меня так и не вырвало. Бриджет и Фелтон ждали меня внизу. Мы спустились с холма. Я чувствовал себя преступником, которого за руки и за ноги тащат на виселицу, причем с одной стороны идет начальник тюрьмы, а с другой — священник. Мы сели на 78-й автобус, который должен был довезти нас почти до самой школы Св. Иосифа, но, как только автобус тронулся и стал набирать скорость, я спрыгнул с задней площадки и рванул в противоположном направлении, в сторону Хораполло-хауса и дальше к станции метро. Похоже, меня никто не преследовал, и уж конечно Чарльз и Бриджет Фелтоны были слишком стары, чтобы соскакивать на ходу, как я. Но все равно, стоя на южной платформе станции «Швейцарский Коттедж», я почувствовал, что весь взмок от страха. Я то и дело оглядывался, боясь, что кто-нибудь из членов Ложи станет меня преследовать.

Добравшись до дома Салли, я позвонил в звонок и продолжал звонить и звонить. Никто не открывал, но я словно обезумел от страха и звонил, наверное, минут пятнадцать. Боже, почему она не открывает? Потом я вспомнил — ну конечно, она же на работе, но я не мог припомнить, в каком театре. Она могла работать в одном из тридцати театров. Я не мог ждать у нее под дверью. В документах Ложи наверняка есть ее адрес. Рано или поздно они приедут сюда за нами. Вероятнее всего было, что Салли приедет со стороны Уэст-Энда. Обычно она выходила на станции метро «Ноттинг-хилл». Когда я это просчитал, я поспешил на Портобелло-роуд и незаметно проскользнул в кафе «Райский сад Абдуллы». Я сел в полумраке кафе со стаканом мятного чая, смотрел в окно и ждал. Если Салли сегодня работает на спектакле, то мне придется долго ждать, возможно до позднего вечера. Чтобы занять себя, я стал проводить мысленную инвентаризацию. Мне пришлось оставить в Хораполло-хаусе большую часть своей жизни. Но о чем, собственно, речь? О смене белья, об учебниках по социологии, о нескольких романах? Труднее всего было расставаться с пластинками. Восстановить коллекцию будет недешево. Но потом я подумал, что перерос их или до капли выпил все их эмоциональное содержание, и все из-за своей привычки крутить пластинки снова, и снова, и снова, пока они не перестанут для меня что-либо значить. Интересно, что стало с мистером Козмиком после его изгнания из Ложи. Жив ли он еще? Потом мне в голову снова полезли гетры. Гетры и заплеванная фотография Салли. Она не рассказала мне про Гренвилля, и теперь я не мог рассказать ей про все, что случилось вчера. Вряд ли наши отношения будут такими же открытыми и простыми, как прежде.

«Райский сад Абдуллы» всегда был бойким местом, и я не удивился, когда ко мне подошел толкач. Одет он был наподобие тибетского шерпы, и в тяжелых складках его одеяния скрывалась целая аптека. Я понимал, что мне не обойтись без помощи химии, чтобы пережить ближайшие дни и недели. Все время, пока мы торговались, я не сводил глаз с окна.

Заметив это, толкач сказал:

— Не дергайся, парень, тут тихо. Нас обшмонали вчера, а они никогда не заходят сюда чаще одного раза в неделю.

Я кивнул, но продолжал смотреть в окно. Толкача это начало нервировать.

— Да ты действительно параноик! Чего ты боишься?