Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Бертин объяснил, кто говорит, и спросил:

— Есть у тебя немного времени, камрад? Дело сложное! Мы ищем лагерь военнопленных с лесным складом и лесопильным заводом.

— Наверно, в районе Августова или Наваришинска, — тотчас же ответили густым басом.

— Слава богу! — воскликнул Бертин. — Известно ли вам, какая каша тут заварилась?

— Да, камрад, — прорычал тот, — нам известно еще больше, чем вам. Но подожди-ка, я соединю тебя с отделением семь-Б, если там еще не спят.

Через несколько секунд послышались какие-то хрипы: это отзывалось отделение из района лесничества. Бертин терпеливо просит соединить его с лагерем при лесном складе.

— При нем должен быть и лесопильный завод. Там размещена рота ландштурмистов из Эберевальде. Суду дивизии Лихова необходимо срочно переговорить с лагерем.

Хриплый и заспанный голос на другом конце мира вдруг стал внимательнее.

«Имя его превосходительства фон Лихова имеет вес и там», — подумал Бертин.

Телефонист из лесничества утверждал, что регистратура отдела междугородного обслуживания в состоянии дать справку о том, имеется ли такой лагерь и можно ли с ним связаться по телефону.

— Если там еще не разошлись спать, то они уж найдут! В их списках есть все. Итак, я записываю: лагерь при лесном складе, район Августово или Наваришинск, лесопильный завод, рота из Эберсвальде.

— Я оповещу тебя, камрад. Скажи только, как тебя разыскать.

Бертин объяснил ему.

Легкий приятный запах кофе заполнил накуренную комнату. Ночная тишина объяла дом; казалось, весь остальной мир перестал существовать. Только половицы поскрипывали, когда Софи двигалась по комнате. На полке некрашеного дерева она нашла чашки — огромную, толстую фаянсовую и меньшую, фарфоровую, с рисунками из незабудок.

— А где околачивается ваш денщик? — спросила она.

Бертин улыбнулся.

— В отпуску. Его можно было бы и не отпускать, так как у нас некем его заменить, но Познанский обходится и моими услугами.

Софи изумленно взглянула на него.

— Тут нечему удивляться, Софи, — ответил Бертин на ее безмолвный вопрос. («Он понимает меня», — восторженно подумала она.) — Не забывайте, что мы все трое — простые солдаты. Прошли те времена, когда я считал Познанского начальством. — Он засмеялся и хлопнул себя по затылку. — Да в вашем кругу вряд ли можно представить себе такое тупое непонимание всего, что касается военной службы, как у меня. Но вдумайтесь, однако. Почему так легко держать в повиновении и в подчинении военным законам людей необразованных? Потому что они ничего не знают о тех немногих жалких правах, которые даны им, несчастным солдатам. Они живут в вечном страхе — как бы не совершить какой-нибудь роковой ошибки. С этой целью им не дают образования. Коварство вашей касты, в самом деле, достойно удивления, — закончил он и придвинул ей большой стул со спинкой, служившей ему рабочим креслом, не забыв предварительно положить на спинку и сиденье скатанное одеяло.

Они уселись в правом углу комнаты за письменным столом, сколоченным из голых сосновых досок, прикрытых оберточной бумагой.

— Замечательно уютно! — сказали оба в один голос, выражая свою внутреннюю радость. Затем они скрестили пальцы рук и что-то загадали. Бертин был уверен, что Софи шептала про себя то же слово, которое так страстно произносил мысленно и он: мир! Она же, ободренная неожиданным успехом, слушала только свое сердце, выстукивавшее одно: он, он!

Среди богатой опытом трудовой жизни, в которой она, преодолев отвращение, узнала, что такое человеческий организм и растерзанная плоть, она продолжала оставаться ребенком. И в порыве волнующего счастья все ее чувства и все существо расцветали с каждой минутой.

Затем, «за кофе», она попросила рассказать ей об этом удивительном случае с русским, показать судебный протокол, содержащий смертный приговор, выслушала рассказ о том, как безуспешно Познанский пытался сначала придать невинное толкование самоубийственным показаниям солдата. Конечно, эти жертвы понятия не имеют о том, что навлекают на себя самыми безобидными заявлениями.

Почти шепотом, с мучительной страстностью, Бертин говорил:

— Что тут и речи быть не может о шпионаже, это давно известно любому писарю. Вся суть дела давно сводится к страху перед просачиванием идейной заразы в солдатскую среду, — надо воспрепятствовать проникновению в германскую армию того духа свободы, который наконец охватил после бесконечного ряда лет ожидания русских. Дело давно уже не в войне и победе, Софи, — продолжал он настойчиво, сняв очки и глядя пред собой миндалевидными карими глазами с покрасневшими веками. — Дело в борьбе господствующих классов за власть, в подавлении немногими всего народа. Семьдесят миллионов предоставлены благоусмотрению трех тысяч действующих по своему произволу властителей. Сегодня они берутся за женщин, завтра расправляются со школами. Из пяти-шести точек они управляют неспособной к сопротивлению людской массой, отчаянных воплей которой они либо умышленно не слышат, или же воспринимают с холодным презрением. Никто не знает, что будет дальше.

Софи в блаженном ужасе чувствует: атмосфера, которая сейчас окружает ее, это то, о чем она мечтала в течение всех детских лет — мятеж, возмущение, живой дух! Повинуясь сильному чувству, она положила свои руки рядом с его руками: две пары рук со следами тяжелой физической работы на суставах и фалангах некогда холеных пальцев.

«Женщина, — думает Бертин, — настоящая женщина! Жаль, что здесь воняет табаком. Хотелось бы вдохнуть аромат ее волос».

Он встал, чтобы склониться к ее голове. В этот момент затрещал телефон. Одним движением Бертин перегнулся через стол и схватил трубку.

— Послушай, камрад, — кричали ему по коммутатору, — звонит какой-то лесной лагерь. Не знаю какой. По-видимому, они уже установили по твоей просьбе связь, но слышимость убийственная, не возрадуешься!

Софи увидела мучительное напряжение на лице друга.

— Старина, — хрипло твердит Бертин, — камрад, от этого разговора зависит человеческая жизнь. Пусть он поставит усилитель, как если бы говорил с принцем. Тут не праздные разговоры и не какая-нибудь телефонограмма, дело идет о жизни и смерти.

Телефонист обещает сделать со своей стороны все возможное. Бертин слышит, как он переговаривается с другой станцией, по-видимому, с Белостоком.

«В ночи тянутся нити проводов, — думает Бертин. — Человеческие жизни висят на этих проводах. Из уст одних слова при помощи чудес электричества доходят до слуха других. Боже милостивый, как счастливо могло бы быть человечество при таком размахе техники!»

И вдруг до него доносится:

— Говорит лесной склад в Наваришинске. Канцелярия лагеря при лесном складе, батальон ландштурма Эберсвальде, лесопильный завод.