Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Когда фон Лихов, только что принявший важное решение, остановился у входа, рассеянно похлопывая хлыстом по железу садовой решетки и собираясь обойти группы гостей и включиться в беседу, он не знал, что его ждут еще дальнейшие неприятности.

Он не желал, конечно, привлечь к себе внимание офицеров. Хозяину празднества не полагается отлучаться на столь долгое время. Тем не менее все восставало в нем при мысли, что от него сейчас по праву будут ждать любезности и внимания.

Было бы куда приятнее остаться на некоторое время одному, побродить при мягком вечернем свете, чувствуя легкое прикосновение ветерка на висках, следить взглядом за полетом ночных бабочек, возвращающихся восвояси шмелей и ос и парящих в бледно-золотистом вечернем воздухе ласточек.

Рядом с оградой, обходя весь четырехугольник большого сада, шла узкая, едва приметная тропинка. Будто зеленый овраг, тянулась она между обвитой зеленью оградой с правой стороны и живой, изгородью из высоких кустов и посаженных голубых елей с левой. Сквозь гравий дорожки обильно пробивалась трава.

Здесь Лихов, до которого уже доносился шум толпы, смех, восклицания, неясный говор, шарканье ног, хотел задержаться и затем появиться со стороны, менее всего привлекающей внимание: например, у кегельбана.

Медленным шагом, склонив голову набок, не без внутренних колебаний, направился он туда.

Итак, объявление войны Шиффенцану! Надо хорошенько взвесить! Над этим призадумался бы всякий разумный человек. Первый шаг, как всегда, решает все: либо молча признать, принять его решение, либо быть готовым после первого протеста к дальнейшей борьбе…

Стоит ли, однако, ради дела Бьюшева идти на неприятные столкновения с человеком, исключительную, одаренность которого он, Лихов, признавал так же, как и другие? Альберт Шиффенцан выпятит нижнюю челюсть и будет, как бульдог, упрямо стоять на своем. Ему, Лихову, уже за семьдесят. Ему совсем не вреден покой.

Но не успело его сердце сделать и двух ударов, как он отказался взвешивать все эти возможности. Чужая воля, незаконно вторгшаяся в сферу его действий, задевает его права, нарушает справедливость!

Одно из двух: либо в Германии существуют этические устои, претворяемые в жизнь согласно убеждениям их носителей, либо же возможно любое произвольное вмешательство и, значит, верх берет анархия — безразлично, под какой личиной, — и показывает свою страшную бессмысленную рожу с оскаленными зубами, раздувающимися ноздрями, торжествующими глазками.

С глубоким вздохом его превосходительство констатирует, что очутился лицом к лицу с делом, отмахнуться от которого он может лишь ценой измены самому себе… Машинально он срывает с куста ветку жасмина, вдыхает сладкий, пряный аромат и втыкает цветок между второй и третьей петлицами мундира.

«Война с Шиффенцаном! Из-за чего, собственно? Ведь эти пререкания, — уговаривал он себя, — не так уж неустранимы! Просто генерал-квартирмейстер, мысли которого в течение дня заняты множеством самых разнообразных дел, случайно подписал бумагу, недостаточно вникнув в нее».

Что даже генерал-квартирмейстер «Обер-Ост» не вправе оспаривать приговор суда дивизии фон Лихова, это ясно как день. Если человек принял ошибочное решение, надо наставить его на путь истины, и семидесятилетний Отто Гергард фон Лихов, со своим высоким чином, может позволить себе преподать Шиффенцану наставление в такой форме, чтобы оно не носило характера наставления.

Но это возможно сделать, только придя в спокойное состояние. Завтра утром или после обеда. Поговорить дружески с генерал-майором по телефону. И, несомненно, все будет улажено, без всяких затруднений. В конце концов во всем этом недоразумении повинен этот военный судья, эта судейская лиса, пройдоха — как его звать? У него фамилия скрипача — Иоахим, что ли? Да, Вильгельми! Прожив столь долгую жизнь, не мудрено спутать иной раз имя давно умершего короля скрипачей Вильгельми с Иосифом Иоахимом.

Углубленный в свои мысли старик спокойно завернул за угол. Он очутился прямо перед вновь выстроенным кегельбаном: это был небольшой выступ в аллее, нечто вроде площадки, посыпанной гравием, под легким навесом. До самого конца аллеи почва была выравнена и покрыта длинным настилом из досок, по левую руку наискось поднимался дощатый желоб. Кегельбан так и звал принять участие в игре.

В конце кегельбана на деревянной площадке, где ограда вновь заворачивала под прямым углом, постукивали друг о друга кегельные шары.

Обшитый тесом павильон, искусно сооруженный столярами комендатуры по проекту архитектора вице-фельдфебеля Понта, имел своеобразные очертания, в стиле новейшей архитектуры. Он напоминал мервинскую синагогу, высокое деревянное здание с фронтоном в восточном стиле, перед которым останавливались, восхищенно покачивая головами, не только Понт и Винфрид.

Лихов издали смотрел на пестрые подпорки, на возвышающуюся уступами крышу и находил ее красивой, хотя ему бы, в сущности, больше пришлась по душе соломенная крыша. Решено было просмолить ее — черными и светлыми пятнами — наподобие японских рисунков тушью. За кустами еще стояло припрятанное ведро со смолой и большой кистью.

Солнце достигло уже последней трети своего величественного дневного пути. Тяжелые косые снопы золотых лучей пробивались сквозь ожившие верхушки деревьев, большие желтые маргаритки, подсолнечники, посаженные у ограды, обратили свои зубчатые золотые щиты к западу, пылая на солнце, словно красная медь.

Вдали, на аллее, уже мерцали первые зажженные фонари. Офицеры, сняв мундиры, в рубашках, стоя в павильоне, сбивали шарами кегли, величая их то с гримасой презрения — Ллойд Джорджем, то Николаем Николаевичем, то Клемансо, то с улыбкой — Вильсоном, то с глубокой ненавистью в голосе — Бетманом, Эрцбергером, Шейдеманом. (Имя Либкнехта даже не упоминалось — до такой степени оно считалось здесь неприличным. С ним расправилась каторжная тюрьма. Больше им нечего заниматься, мимо!)

Господин фон Геста, стоя внизу, разглагольствовал, взвешивая в руке шар, о новом разделе Южной Америки, в соответствии с пангерманским планом образования великого германского государства на всем южноамериканском континенте, и заключении союза с Мексикой на предмет завоевания Канады. (Географию он помнил не совсем твердо.) Мимоходом он коснулся тайны взрывов на американских заводах и складах боевых припасов. Да, слава Германии, ее победы гремели по всему миру!

Его превосходительство с некоторой досадой прислушивался к громкому, уверенному, даже слегка визгливому голосу фон Геста. Он надеялся незаметно пройти слева через лужайку и внезапно очутился в толпе развлекающейся молодежи.