Марк Дюген - Дорога великанов

Вдруг все исчезли – и мне это не понравилось: я почувствовал себя нехорошо. Решил, что меня бросили, как собачонку, которая утомила хозяев. Видимо, пьянка накануне вечером сыграла свою роль и усилила мою тревогу. Я поспешил в спальню отца. Даже не подумал постучаться и оказался нос к носу с папиной супругой. Она стояла перед зеркалом. Спиной ко мне. Обнаженная. Ее светло-серебристые волосы ниспадали на худые плечи. Немыслимые изгибы бедер, еще не загубленных целлюлитом, который виднелся кое-где на ногах, меня буквально заворожили. Я не страдаю ностальгией, но, вспоминая тот момент, не могу не признаться себе в том, что смотрел на голую женщину первый и последний раз в жизни. В зеркале я видел ее лицо, хотя одновременно внимательно разглядывал грудь. От удивления глаза у нее вылезли на лоб – и я захлопнул дверь, прежде чем она успела открыть рот. Наверное, я долго пялился на папину жену, иначе он потом не устроил бы скандала. Отец утверждал, что дело не только в досадном недоразумении; по его словам, якобы супругу пугало мое тяжелое молчание, и она чувствовала себя в опасности, находясь со мной в одном доме.

– В какой еще опасности? – спросил я.

– Не знаю. В опасности. Ты не можешь здесь больше оставаться, понятно?

Мне было понятно и кое-что другое – то, о чем мы не хотели говорить; то, о чем я не смел говорить, не желая расстраивать отца. Он боялся существовать бок о бок, под одной крышей, с единственным свидетелем пыток, на которые его обрекала моя мать. Он боялся, что я всё расскажу его новой жене, и она изменит о нем мнение, перестанет воспринимать его как мужчину. Но я никогда не подвел бы отца.

– Мне здесь хорошо.

– Я этого не вижу, Эл. Нет, правда, ты не можешь здесь оставаться.

Я знал, что отец не передумает, и не хотел с ним ссориться, это не в нашем стиле. Конечно, он не планировал проститься со мной навсегда, но я чувствовал, что этот месяц для нас последний.

Когда мачеха отправилась к парикмахеру, отец позвонил матери. Он выглядел бледным, мышцы его лица нервно подергивались. Я понял, что мать не хочет брать меня к себе, и обрадовался. Лучше скитаться, чем возвратиться в Монтану. В результате родители договорились отправить меня к бабушке с дедушкой в Сьерра-Неваду. Забавно, что всякий раз, когда мои родители о чем-то договаривались, за этим следовала катастрофа.

Я положил винчестер рядом с собой в гостиной, снял сапоги и взял голову в руки. Я не дрожал, но мне казалось, что дрожу. Я странно себя чувствовал. Я совершил огромную глупость – одну из тех, которую непременно совершают в подростковом возрасте – в возрасте флирта с миром и с его гранями. Так я думаю сейчас – тогда я так не думал, тогда я вообще ни о чем не думал. Вдруг стало холодно: своим пышным телом бабка закрыла обогреватель. Я хотел увеличить температуру, но тогда пришлось бы потревожить старуху – а я этого не желал.

Я включил телевизор и решил, пока в комнате холодно, совершить набег на кухню. Опустошил полки, забрал всё готовое, всё съестное и упаковку пива впридачу. Пиво я точно заслужил. Мои шаги звучали странно: прежде я этого не замечал. Я открыл бутылку зубами (видел такое в кино) и разлегся на диване, свешиваясь с него по обе стороны.

Вскоре я поднялся, чтобы сделать телевизор погромче: стреляли в президента США. То факт, что какой-то парень позволил себе подобную роскошь, показалось мне просто невероятным. В новостях упоминался только один стрелок. Я не мог в это поверить. Неужели простой парень вдруг почувствовал в себе такие силы, что решил: «Сегодня я прикончу президента США»? Думаю, тысячи людей желали ему смерти, но осмелился только этот парень – и получилось только у него. Удивительно! Я пока не знал, насколько план удался: президент еще не умер от тяжелых ранений.

Я позеленел от зависти: этот парень украл мою славу! По крайней мере, местные газетенки должны были в тот день писать только обо мне. Как такое могло произойти? Я увлеченно следил за специальными корреспондентами и за лентой новостей, опустошая одну бутылку за другой. После шестой я решил, что убийство Кеннеди мне на руку: может, благодаря ему меня не станут сильно осуждать или вообще обойдут вниманием.

Постепенно во мне назревал чудовищный страх.

Отказавшись стрелять кроликов, я покинул ферму и направился к большой дороге. Выйдя за пределы огорода, я услышал бабушкин вопль. Он словно током меня ударил. Я приблизился к соседской ограде, за ней красовалась пегая лошадь с прекрасной гривой и мускулистым крупом. Я прицелился – просто ради удовольствия. Затем поднялся на холм, запыхался. Бабушка всё еще кричала, и голос ее раздавался эхом.

В те времена я весил не больше ста двадцати килограммов, но чувствовал тяжесть. За мной, высунув язык, бежала собака. Я достиг вершины, где ничто не нарушало моего покоя, и откуда не было видно домов. Сел и прислонился к высокой сосне. Дул западный ветер. Внезапно голос ненавистной старухи вонзился в мое сердце. Собака разлеглась чуть поодаль. Она никогда не ластилась ко мне. Смотрела на меня стеклянными глазами. Я хотел ощутить гармонию, но даже на просторе чувствовал себя запертым в четырех стенах, и при мысли об этом в голове поднимался ураган, похлеще, чем бывают в Алабаме.

Около получаса я сидел под деревом, ждал, пока злость утихнет, бросал собаке палки, которые она не собиралась приносить. Я спустился по другой тропинке, более длинной и менее крутой. Я всегда нетвердо стоял на ногах – наверное, слишком быстро рос – и боялся что-нибудь вывихнуть. Ровной дорога стала лишь на подходе к дому. Глядя на него издалека, я думал, что многие мечтали бы жить именно там, недалеко от живописного озера, в нескольких километрах от Йосемити [13] Йосéмити (Yosemite) – национальный парк в штате Калифорния. , куда я ни разу не ездил.

На расстоянии около ста метров от дома я заметил бабушкин силуэт. Старуха стояла у окна своей комнаты, спиной ко мне и к солнцу. Она согнулась над мольбертом. Что она рисовала? Думаю, очередную иллюстрацию для детской книжки. Впрочем, иногда она рисовала и для себя. Как правило, природу. Я не понимал зачем. Однажды я сказал ей, что не понимаю, – она обиделась.

Я направился к ней, пустая голова звенела. Я не хотел видеть ведьму вблизи; чувствовал досаду, но не более. Мне оставалось около двадцати метров. Наверняка она слышала, как я в сапогах ступаю по сухой земле. Она не обернулась. «Обернись! Ну же, обернись!» – повторял я про себя. Почему я хотел, чтобы она обернулась? Я не знал. В моей голове юркой птичкой промелькнула мысль: «Интересно, что чувствуешь, убивая свою бабулю?». Подросткам часто приходят в голову безумные мысли, только вот действовать у них кишка тонка.