Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

Из моих старых приятелей на плаву остался только Макс, тот самый, с которым мы отдыхали на турбазе после вступительных экзаменов сто лет назад. Он сам нашел меня после того, как диссертация стала притчей во языцех среди телевизионщиков. Я пригласил его поужинать в «Националь».

Когда мы встретились у входа в ресторан, я его не сразу узнал. Макс изменился, как-то округлился. Он неловко топтался на пороге у стеклянных дверей и, едва завидев меня, произнес:

– Ну ты, старик, крутой! Да здесь же безумные цены!

Меня передернуло. Со времени своей службы в кинотеатре терпеть не могу разговоров о ценах и воспоминаний о том, как мне приходилось по несколько месяцев сидеть на жареных кабачках по 30 копеек за килограмм.

– Не волнуйся, я угощаю! – буркнул я и толкнул дверь.

Швейцар (кстати, бывший «афганец», с которым я однажды разговорился, а потом давал щедрые чаевые) улыбнулся и вежливо придержал дверь, отчего Максово и без того красное лицо пошло пунцовыми пятнами.

Я заказал множество вкусных вещей, водку и коньяк. Пока услужливые официанты выставляли все это на столик, понял, что нам почти не о чем говорить. Моя голова была занята кучей новых проектов, недоступных Максовому пониманию, он же, скорее всего, считал меня снобом, недорезанным буржуем. Мы выпили по первой.

– О чем твой диссер, Дэн? – спросил Макс.

Я вкратце изложил суть, с каждым словом убеждаясь, что зря трачу время – классовая ненависть так и перла из глаз приятеля.

– Что слышно о наших? – решил я сменить тему и тут же пожалел об этом. Потому что услышал малоприятные вещи: кто-то спился, так и не сняв ни одного кадра, кто-то уехал из страны, кто-то перебивается в бюро ритуальных услуг, снимая похороны и свадьбы… Многие с головой ушли в политику. Оказалось, что после моего добровольного решения пойти в армию я прослыл на курсе настоящим героем, обо мне говорили, были уверены, что я погиб…

– Кстати, – как можно непринужденнее сказал я, – а как поживает наша кураторша? Не помню, как ее звали – кажется, Елизавета Тенецкая?..

– Она давно уже не Тенецкая, – ухмыльнулся Макс, – разве ты не знаешь? Она… – Макс назвал известную фамилию лидера одной из партий.

– Вот как… – произнес я.

– Да-да. Он ведь тогда, оказывается, сидел. А теперь – шишка!

Видя, что я ничего не знаю об этой стороне жизни, Макс пустился в длинный политический экскурс.

– Да у тебя, кажется, была история с его женой, – вдруг хлопнул себя по колену Макс. – Ну, да! Помнишь? Вы еще потерялись во время экскурсии. Неужели забыл?

– Что-то припоминаю, – сказал я, – но смутно… Значит, она теперь домохозяйка?

– Ну, ты темный! – возмутился приятель. – Да она же сейчас известная личность. Особенно много о ней говорили года три-четыре назад, когда ты в своей Хацапетовке коров доил. Она ездила в Литву, когда там осадили телецентр. К Белому дому в Москву тоже ездила. Классные, кстати, фильмы там сняла. Талант не пропьешь!

– А что, она пила? – не понял я.

– Да нет, это выражение есть такое, темный ты человек! Дождалась бабенка своего звездного часа. А бабенка, скажу тебе, была что надо… Но никто за ней и ухлестнуть не успел: как только тебя в армию забрали, ее и турнули с кафедры. Наши девчонки говорили, что работала она где придется… Чуть ли не подъезды мыла. Вот такие дела.

Мне стало грустно. Я отвернулся от Макса и оглядел зал. Здесь в основном сидели постояльцы гостиницы – иностранцы из диаспоры, начинающие «дельцы» (тогда их еще можно было отличить по ярким пиджакам и толстым золотым цепям на бычьих шеях) с девицами, которые всегда дежурили в холле. Иностранцы веселились, обнажая безукоризненные фарфоровые зубы, «дельцы» ржали, тыча китайскими палочками в рисово-рыбные рулетики, девицы хохотали. Я подумал, что ненавижу все это, что для любви во мне осталось слишком мало места…

– Хорошо тебе, – донесся до меня голос Макса, – можешь ходить по таким шикарным местам…

Я кивнул. Пытался представить себе Елизавету Тенецкую – сейчас. Наверное, солидная дама, известный режиссер, сценарист… Значит, рано или поздно наши дорожки могут пересечься. Но, увы, мне нечего будет ей предложить. Да и вряд ли я осмелюсь подойти к ней.

…Я вернулся домой за полночь. Долго не мог заснуть. Оказалось, воспоминания не оставили меня. Я помнил все то, что некоторые счастливчики просто вычеркивают из своей жизни. Моя же память не была подобна губке, которую можно отжать и накапливать новые впечатления. Я помнил все. Каждое воспоминание имело свою кнопку: нажмешь – и пошло-поехало! Мысленно я нажал кнопку с надписью – «Август. 1977‑й. Лес».

…Перед глазами возник красный огонек сигареты, мигающий в ночи, как око дьявола. Даже почувствовал во рту привкус дешевого портвейна! И – сладкую дрожь от звука хрипловатого голоса. Потом увидел бассейн с синим облупившимся кафелем, смуглое плечо, волну волос…

Дальше: запах сена, дождь… Стоп, хватит! Я вскочил с кровати и пошел на кухню, закурил в темноте. Глядя в окно, увидел, как в темной воде стекла вспыхивает мой красный огонек, и включил свет…

Вот, оказывается, в чем было дело! Она кого-то ждала. Дождалась. Времена переменились, и она – на коне. А мое ожидание было напрасным, смешным, безнадежным: «Мудрец, я не люблю тебя!»…

Но почему моя жизнь пошла наперекосяк в том августе? Я тихо и спокойно парил над лесами, полями и пустынями и мог бы приземлиться там, где меня действительно ждали, но я неожиданно самопроизвольно катапультировался в неизвестной местности, в другую жизнь и побрел по ней, увязая то в крови, то в болоте, то в купонах, то в купюрах. А ведь я был мальчиком из образцовой семьи! Таким обычно не о чем жалеть, у них все идет по плану до самой старости…

Нас было пятеро. В команду я подобрал (почти в буквальном смысле этого слова – на улице) талантливого оператора, которого знал еще по институту, звукорежиссером была моя студентка-старшекурсница (дородная, в больших очках, но на удивление милая и серьезная девушка, целиком отдавшая себя работе) и – два водителя. Я же исполнял обязанности и режиссера, и сценариста, и редактора, а кроме того, еще и духовного наставника. Работали мы, как негры на плантации, зарабатывали хорошо, а наши ролики имели успех и побеждали на разных конкурсах. Я пытался помочь всем старым приятелям, которых встречал на своем пути. И меня приняли. Я это чувствовал. Однако все же старался держаться особняком, поменьше тусоваться в обществе коллег. Разговоры меня утомляли, мешали продуцировать идеи. Обедал в «Национале», ужинал там же или дома тем, что готовила моя домработница, – она приходила два раза в неделю. Однажды, поддавшись на уговоры оператора, решил пообедать в Доме кино. Это произошло 4 ноября. Погода и настроение были отвратительными: на улице плотной студенистой массой висел густой туман и такой же вязкий смог-сплин забивал легкие изнутри – наверное, я простудился.