Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

– Простите, – наконец произнес он и сделал два шага назад, – извините…

Несколько секунд постоял у нее за спиной. Потом решительно достал из портмоне белую пластиковую визитку:

– Простите еще раз. Я бы с удовольствием посмотрел и другие ваши работы. Я хочу их купить. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, возьмите. Я буду в вашей стране еще год-полтора и смогу в любое время приехать к вам в мастерскую. Здесь – все мои координаты, мобильный телефон…

Лиса машинально сунула визитку в карман.

«За несколько дней до окончания биеннале, ночью, я тихо выскользнула из палатки. Спала я не раздеваясь, вещей у меня не было. Мне нужно было немедленно бежать – от этих палаток, от запахов краски и спиртного, от непонятных слов и поступков каких-то не известных мне людей.

Я побрела в гору. И чем дальше уходила от лагеря, тем острее чувствовала – это то, что мне нужно. Я попала туда, где мне следовало быть. Я различала запахи, как зверь, и видела в полной темноте. Мне кажется, что я даже бежала на четырех конечностях, бежала всю ночь, пока запах палаточного городка не перестал меня мучить. На крутых склонах мои руки увязали в земле, и я чувствовала, что она подвижная и живая. Я шла, пока над верхушками сосен не задрожали розовые полоски утра. Они расширялись, разворачивались и ниспадали на горы и лес. Мне хотелось пить, и я наклонилась над ручьем, увидела на его дне целое подводное царство – улиток, пиявок, личинок стрекоз… А потом нагребла на себя опавшие листья и проспала целый день. А ночью снова двинулась в путь.

Если бы сейчас кто-то спросил меня, куда я шла – я не смогла бы ответить. Карабкалась на гору, спускалась в долину и снова понималась вверх. Здесь мне не было так страшно, как там, внизу, где я ничего не понимала…

Осень висела в синем просторе, как легкий батистовый платок. Время от времени ветерок вздымал его, и на долю секунды в цветистой природе приоткрывалась иная картина: она была бледнее прежней, с седой изморозью, которая постепенно надвигалась на горы. Сколько шла, как оказалась у небольшого, разбросанного по горам, будто колода карт, села, – не помню. Стоя на холме, я смотрела на хаты (некоторые были пустые, как зрачки слепца), на магазин с вывеской «Сельпо», колодец посреди дороги…

Хаты стояли далеко друг от друга и не были огорожены заборами. Я подошла довольно близко к крайней хате, которая стояла выше других, прислонилась к стене какого-то строения (наверное, это был хлев или курятник), сползла по ней вниз. Спиной ощущала тепло древесины, солнце омывало мое лицо, будто я окунула его в теплую воду. Ног я не чувствовала. Внутри все вибрировало, будто бы я долго и напряженно шла по канату…

Это было странное чувство, но оно приносило облегчение. Человеческую речь я воспринимала как неорганизованный поток звуков, зато любое проявление мира природы – шум ручья, шелест листьев, пение птиц, таинственный рокот леса и гор – было для меня понятным. Я руководствовалась только инстинктами, и это было так просто. Спать, есть, дышать, идти, сидеть и впитывать в себя солнечные лучи, снова идти… Все это заменило мысли, потому что мысли могли меня убить. Я задремала у теплой стены, но чутко, по-звериному. Мое ухо превратилось в локатор и улавливало тишайшие звуки. Казалось, я слышала, как где-то вдали жужжит пчела…

Услышала, как где-то в глубине дома скрипнула кровать, заскрипели половицы, зашаркали ноги по деревянному полу. Через несколько минут надо мной склонилась старушка, одетая в длинную темно-синюю юбку с мелкими красными цветочками, из-под плотного коричневого платка выглядывал другой – белый, тоненький, трогательно подвернутый у висков. Старушка, скрестив руки на животе, с удивлением смотрела на меня.

– Ты кто? – наконец сказала она. – Не пойму, хлопец ты или девка?

Отвечать мне было тошно, усталость сковала язык. Слова не имели для меня никакого значения.

– Где ж тебя носило? – снова спросила старушка, разглядывая мою грязную одежду. – Есть хочешь?

Она вытащила из кармана белое яйцо и протянула мне. Яйцо было еще теплым. Я схватила его и, раздавив ладонями, жадно высосала жидкость из скорлупы. Если бы даже оно упало, я была готова слизать его с земли, как это делают кошки или собаки…

– О Господи! – всплеснула руками бабушка и снова уставилась на меня сочувственным взглядом. – Куда ж ты идешь? Дом у тебя есть? Ну что ты так смотришь? Нету дома? Ты сирота? Что ж с тобой делать?.. Вон, все на тебе рваное… Листья в голове… Что ж с тобой делать?..

Я смотрела на нее. После яйца, вкуса которого я даже не ощутила, мне по-настоящему захотелось есть. На еду нужно заработать. Я заметила во дворе пустое ведро. В ведрах носят воду, это я помнила. Колодец стоял в нескольких метрах от дома. Я встала, взяла ведро и показала пальцем на колодец, а потом – снова на ведро, чтобы бабушка не подумала, что я хочу украсть его.

Я никогда не доставала воду из колодца, но все сделала правильно: прицепила ведро к крючку, спустила его вниз, а потом долго – целую вечность – крутила ручку, пока ведро оказалось наверху. Не выдержав, припала к воде и, кажется, выпила так много, что пришлось снова спустить ведро вниз.

Я еле дотащила ведро до дома и поставила его у порога. Старушка сидела на пороге и лущила кукурузные початки. Рядом стоял большой котел со свеклой. Из одной, как из мертвого тела, торчал нож.

– Спасибо, деточка, – сказала старушка и кивнула на котел. – Вот еще нужно свеклу нарезать для свиней. Сама ничего не успеваю… Да можно ль тебе нож в руки дать? Кто тебя знает…

Я вытащила торчащий из свеклы нож и начала нарезать ее, присев рядом со старушкой.

…Так я и осталась в этом затерянном среди гор, почти вымершем селе. Старушка жила одна, дети давно разъехались, муж умер несколько лет назад.

– Если тебе некуда идти, – сказала она, – живи у меня. Будешь помогать по хозяйству. Одной мне трудно уже. Я тебя кормить буду. Спать можешь на веранде. А там видно будет…

Вечером, после того как я вырубила сухие стебли кукурузы, бабушка дала мне тарелку с козьим сыром и стакан молока.

– Ну что, пошли в избу. Покажу тебе твое место.

И она повела меня в дом.

– Ляжешь тут вот, – указала на низкий топчан в углу просторной стеклянной веранды. – Тут есть одеяло, подушка. Завтра, если захочешь, поведу тебя в баню. Правда, баня у нас работает раз в месяц, но Яковлевна, заведующая, – подруга моя. Натопит. Все, спи. И я пойду. Завтра садом займемся.

Она плотно прикрыла за собой двери веранды, и я осталась в темноте. Сидела и смотрела в широкое мутное стекло, за которым виднелись причудливые силуэты старых деревьев. Еще утром я заметила с тыльной стороны дома большой сад, в котором, как разноцветные лампочки, висели желтые груши, красные яблоки и лиловые сливы. Внизу, в других дворах, урожай был уже собран… Не раздеваясь, я легла на топчан и с удовольствием вытянула уставшие ноги. Теперь, поменяв ракурс, я видела над собой темное небо, в котором, как рыбы в сетях, пульсировали звезды. Они водили хоровод, приближались и удалялись, то выпуская свои сверкающие усики, то боязливо сворачиваясь в ослепительный мячик. В ночной тишине было слышно, как дом наполняется звуками, деревянные стены веранды, остывая от дневного тепла, слегка потрескивали, где-то под полом шуршала мышь, время от времени в саду падали яблоки. На веранде витал аромат сухих трав, на расстеленных старых газетах лежали орехи, со стен длинными низками свисали сушеные грибы. Я впитывала звуки и запахи, как губка. Они были новыми, необычными и целительными. Я даже смогла впервые вздохнуть полной грудью – до этого было ощущение, что легкие забиты иголками.