Тадеуш Бреза - Стены Иерихона

Сач сидел с низко опущенной головой.

- Что это значит? - спросила она резко. - Что мы сразу же пошли по неверному пути?

Он не отвечал. Она ему напомнила.

- Это вы ведь так сказали.

Сач поднял на нее глаза. Лицо ее, наверное, такое теплое, столько крови под кожей! Между темно-красными ее губами показался кончик языка, коснулся маленького бриллиантового камушка на колечке. И этот бессмысленный поступок, выдававший ее возбуждение, можно было истолковать так, что ей страшно хочется пить, раз уж ее маленький язычок соблазнился камушком, напоминавшим замерзшую каплю. Только глаза ее оставались холодными, этого Юлек вынести уже не мог.

- Пожалуйста, - запинаясь, попросил он, - не смотрите так.

Я не увиливаю. Я только должен молчать. Защищаю себя.

Она наугад бросила ему:

- Вы боитесь. Чего?

Он так резко навалился на столик, что металлический поднос для пирожных упал на пол. Оглушительно загремел. Из-под стола показалось его лицо с вытаращенными глазами. Тяжело дыша, он проговорил:

- Послушайте, Аня, ради бога, ничего я не боюсь, ни капельки не лгу. Но я ведь тоже человек. И должен защищаться.

Она закричала:

- Но от кого, от кого?

Он растерялся. Раскрыл рот. Почувствовал себя глупо. Это было написано на его лице. Как же он мог не предвидеть такого вопроса! А она плакала. Нервно, устало. Всю оставшуюся жизнь будет ее терзать невыносимая боль от зла, причиненного отцу, за которое она так и не сумела рассчитаться. И еще это! Нет уже больше преданного, пылкого существа, которое шло вместе с ней по следу, объединенного с нею тем, что более всего сближает, узами общей мести. Он хотел ответить на ее вопрос. Пожатием плеч она освободила его от такой необходимости. Зачем?

- Я защищаю себя от вас! - закричал он. - Только в ваших глазах. Чтобы в ваших глазах...

Он смешался. Она поняла, что это не притворство.

- Он выбил у меня оружие из рук! - сказал Сач. И еще раз повторил: Выбил оружие у меня из рук.

Аня пошла в наступление:

- Я знаю только, что Черский уже был у вас в руках, а теперь вы его отпускаете. Из-за этого мальчика? - спросила она.

Сач задумался.

- Но вы-то ведь знаете, из-за этого ли мальчика или из-за чего-то другого. Ну!

Мучительно долго он молчал. И вдруг закрыл лицо руками. С минуту сидел неподвижно. Наконец стал отводить руки от лица, да так медленно, будто опасался показать его. И действительно, оно было страшно.

- Одно ваше слово, - обещание это вырвалось у него с трудом, - и завтра Черский будет мертв!

По глазам Ани он заметил, что она не поняла его.

- Я убью его! - крикнул Сач. - Убью. Пусть это кончится раз и навсегда.

Но Аня хотела не смерти Черского, а его позора.

- Нет, - проговорила она медленно. - Вы уж оставьте его жить. Он ведь для вас герой.

Поднос снова полетел на пол. Сач старался перекричать оркестр:

- Это прохвост! Убийца и вор!

Человек за соседним столиком, только что с улицы, перестал расчесывать мокрые усы, все в капельках дождя, которые напоминали стеклянные шарики на проволочках, какие бывают снизу у елочных лампочек. Аню вдруг что-то осенило.

- Мальчишка-купальщик, когда это было, теперь ведь лето!

Так она сказала, а Сач спокойно подтвердил.

- Да, - проговорил он. - Это случилось через несколько месяцев после того, как я поступил к нему.

Теперь она совсем запуталась. Так ведь этот маленький утопленник явно заставил его переменить мнение о Черском.

Стало быть, перелом произошел уже давно!

- Послушайте, Юлек, - она просила, чтобы он подтвердил это, - мы ведь с тех пор тысячу раз говорили о Черском. Вы всегда были так уверены, что на чем-нибудь его да поймаете.

Больше, чем я. Вы ничуть не сомневались. Я даже думала, что вы лишь ждете очевидных улик, хотя сами все хорошо знае.^.

- Ибо я знал, - йлохнул Сач, а затем, вздохнув еи\ раз, глубже, прибавил: - И знаю!

Тут она торопливо стала швырять в сумочку все, что разложила на столике: пудреницу, кошелек-она .обиралась заплатить за сигареты, спички, деревянный мундштук. С шумом защелкнула замок. Хотела встать, но стулья сзади так тесно прижали ее к столику, что она вскакивала и опять садилась, теряя равновесие.

Лицо ее покраснело-от усилий, а может, и от злости. Казалось, это Сач не отпускал ее.

- Нет, нет, я ухожу! - кричала она. - Все крутишь, не хочешь сказать, я так больше не могу.

И он тоже закричал, вкладывая в свои слова всю душу:

- Клянусь! Я не изворачиваюсь.

Но она не дала ему говорить. Сказала со злой издевкой:

- Так я и поверила. - На губах ее заиграла презрительная улыбка.

И она опять схватилась за сумочку. Оскорбленная, по-детски разобиженная, мечтающая унизить.

- Я плачу за себя. - Она так разнервничалась, что никак не могла достать денег из кошелька. Монетки, лежавшие на кожаном его дне, не давались в руки. Он удивленно смотрел на нее. С самого же начала был у них такой товарищеский уговор, что каждый платит за себя. Что с ней случилось? К чему такая демонстрация?

А ее прямо-таки подмывало порвать. Такое чувство захватывает любящих друг друга людей, когда они ссорятся. Никогда гнев так стремительно не выливается в слова, никогда желание убежать не бывает таким сильным, как во время таких скандалов.

Единственное слово, которое еще может что-то объяснить, застревает в горле. Даже если оно уже вертится на языке, не соскакивает с него, неловко ему как-то. А-нет! Ведь все равно сердца, мысли, уши закрыты перед ним. Часто одни только уши, их просто заткнули руками.

- Скажу, все скажу, - простонал Сач.

Глаза ее не сразу потеплели. Злоба мгновенно опустошает в душе огромные пространства, словно молния, растапливающая металлический предмет. Возрождаются они не скоро. Сам он был готов сказать все, но не было у него для этого готовых слов. Он достал бумажник. Начал рыться в нем.

- У меня тут письмо, которое я давно вам написал, - прошептал Сач. И продолжал искать. Пояснил то, что и так было ясно: - Письмо об этом деле.

Значит, это целая история, и длинная. Аня закивала головой.

Как под пятном на коже, открывала она застарелую болезнь. Все в мире ведет двойную жизнь.

- Может, вы влюбились в Бубу Черскую? - Это была дочь Черского от первого брака, девушка очень красивая, которая утренние часы проводила на корте, послеобеденные-в холостяцких квартирах, а вечерние-в посольствах.

Юлек печально, немного разочарованно взглянул на Аню.

Самая нежная женщина умеет быть самой нежной лишь внешне.

К ее словам, поведению, поступкам всегда примешивается что-то мелочное. Но Аня спрашивала серьезно. Ведь между ними никогда не было и речи о любви. Одно только слово, как нажатие кнопки, могло открыть им их чувство. В тот миг они были слепы.

- Она отвратна! - Несмотря ни на что, он посчитал, что должен удовлетворить любопытство Ани. - Дочь, достойная своего отца.