Дэвид Стори - Такова спортивная жизнь

— Можно войти?

— Я убираюсь. Там беспорядок.

— К этому я привык, — напомнил я ей. — А может, ты наденешь пальто и мы погуляем?

Это до нее просто не дошло. Она и вообще никогда не понимала, как мне было приятно гулять с ней. Она нахмурилась и как будто растерялась.

— Вам что-нибудь нужно? — спросила она.

Я хотел было объяснить все. Сзади по тротуару кто-то прошел, и я сказал:

— Нет.

Я снова поглядел на нее, чтобы подбодрить ее, заставить сделать усилие. И увидел лишь пепел того, что знал прежде. Это была не Валли. Это была не миссис Хэммонд. Это была даже не женщина, которую знала моя мать. Это была пустая оболочка миссис Хэммонд. Я ушел. Позже мне пришло в голову, что, может быть, она меня вообще не узнала.

Фрэнк Майлс сделал меня заместителем капитана, хотя в нашей команде обычно их не было, и я принялся играть с небывалым усердием. Фрэнк должен был обучить меня тому, как нужно руководить командой; впрочем, все его преподавание свелось к тому, что перед каждой игрой он говорил: «Следи за мной внимательнее, Арт». Но вообще-то я находился под его опекой. Он поднял меня и снова поставил на ноги.

Я воспринял его жест очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем любой другой. Я тренировался каждый вечер, а не только на стадионе по вторниками четвергам, и бегал вокруг парка в тренировочном костюме — большой медведь в капюшоне. Когда я возвращался, мать уже готовила мне горячую ванну, а потом отец перед огнем растирал мне ноги мазью. Ежедневно, работая с гантелями и проделывая все остальные упражнения, я ощущал, насколько я вошел в форму, и это служило мне утешением. Я чувствовал, что все больше и больше преображаюсь в профессионального спортсмена, в великолепную, безупречную гориллу — в тот тип игрока, который всегда был мне неприятен. Но теперь я с радостью натягивал на себя эту маску. Раза два утром в воскресенье я участвовал в соревнованиях по бегу на стадионе в Стокли вместе с другими профессионалами.

Теперь я видел, как это мое физическое превосходство отражалось в глазах тигров, которых мне предстояло останавливать или, наоборот, прорываться сквозь их строй. Я следил за их глазами с отвлеченным интересом, словно бы и не участвовал в игре, а потом бежал к ним и сокрушал их с таким же равнодушным удовлетворением.

Мне теперь все больше нравилось бежать с мячом — я хотел этого, жаждал, как никогда прежде, все время открывался, опережал противников и бежал, так вскидывая локти и колени, что тем, кто пытался меня остановить, приходилось очень несладко. А настойчивая тренировка сделала меня очень подвижным, и почти каждый раз, когда Фрэнк отпасовывал мне мяч, он выводил меня в прорыв, и я проделывал что-нибудь блистательное. Я отработал симпатичный толчок — каждый раз я бил по носу тигра запястьем, и этот легкий хруст доставлял мне такое же удовлетворение, какое испытывает механик, когда деталь в нужный момент становится на нужное место. Я обнаружил, что в тех случаях, когда мне приходилось закрывать игрока с мячом, я мог бежать очень быстро и в то же время полностью владеть своим телом, — беря на себя крайних, я аккуратно выбрасывал их за боковую линию на бетонный барьер. Это стало настолько привычным и доставляло такое удовольствие зрителям, что партнеры начали оставлять всех крайних на мою долю — чтобы они взлетали пятками в воздух и хлопались башкой о низенький барьер. Своего рода росчерк художника.

К этому времени — в начале весны — я переехал из своего дома в квартиру в центре города; клуб вдруг решил, что меня необходимо снабдить жильем. Квартира была расположена над небольшим магазином дамского платья и обходилась клубу фунтов четыре-пять в неделю. Это означало, что мне придется всегда быть дома для таких людей, как Джордж Уэйд и Райли, а иногда и для быстро стареющего Уивера: в субботу же утром она стала местом встречи всех «ребят». Выпив и поболтав, мы все, как одна большая семья, отправлялись в «Павильон». Морис, который ушел в другой клуб, побывал у меня на новой квартире дважды. Первый раз — вскоре после того, как я туда переехал, и он привел с собой Джудит, возможно, из предосторожности. Ширли, свою дочку, они оставили у матери Джудит.

Во второй раз он явился один. Он уже начинал жалеть, что ушел из «Примстоуна». В нашей лиге мы занимали третье место, и я знал, что Морис был бы рад вернуться. Как и я, он не попал в сборную страны или хотя бы графства.

— Мне приходится каждый четверг проделывать тридцать миль туда и тридцать обратно, чтобы получить жалованье. И то же самое — каждую субботу, — объяснил он. По вторникам его клуб разрешил ему тренироваться в Примстоуне.

— Ты как будто сильно просчитался, что ушел.

Он пожал могучими плечами своего пиджака.

— Как по-твоему, — спросил он, — что они скажут, если я захочу вернуться?

— Твой уход их не очень обрадовал. Они решили, что это как-то связано с твоей женитьбой… и вообще. А почему бы тебе просто не спросить Уивера?

— Не хочется — наверное, ему было неприятно, что я ушел, а кроме того, он и так для меня много сделал. Нет, я его просить не могу. И ведь они должны будут вернуть за меня три тысячи фунтов.

— Порядочно!

— Ты бы мог на них нажать, Арт, — сказал он прямо.

— Как?

— Ты и Фрэнк — на вас же теперь там молятся. Тебе стоит только мигнуть, и уж они приспособятся.

— Так вот почему ты пришел ко мне?

Но Морис, как и положено Морису, не пожелал в этом признаться. Он покачал головой.

— Я не могу пойти и прямо спросить их. Представь себе хотя бы, какую рожу скорчит Райли. Я и так теряю на этом деньги.

Он нахмурился и сделал безнадежное лицо.

И ничего не ответил, когда я пообещал ему сделать, что смогу. Он просто направился к двери, кивнул и вышел.

Я смотрел из окна, как он, незамечаемый, пробирался через субботнюю толпу, возвращаясь домой.

Заявление Уивера о том что он уходит на покой, совпало с возвращением Мориса в «Примстоун». Все знали, что в другом клубе дела у него не клеились. А его переход объясняли тем, что он женился. Молодой Келли, заменивший Мориса, был слишком неопытен, чтобы играть в основном составе, и чересчур медленно приобретал сноровку. Когда он вывихнул руку, потому что одновременно и чрезмерно мешкал и чрезмерно торопился, вопрос о возвращении Мориса был решен.

Он вернулся слишком поздно, чтобы его заявили в играх на кубок, и в результате, поставив первого хава из дубля, мы проиграли «Уиднесу» и вылетели из розыгрыша. После удачного сезона это оказалось большим разочарованием, и кое-кто был склонен винить Мориса за то, что он слишком долго кочевряжился. В пульке четырех лучших команд мы проиграли в финале. Мы устроили сбор и преподнесли Уиверу серебряную дощечку с перечислением достижений клуба и с подписями. Ни Морис, ни Джордж Уэйд не могли мне объяснить, почему вдруг Уивер выбрал именно этот момент, чтобы переселиться в Торки, однако Джордж был явно встревожен и раза два явился на тренировку без пса. Когда я отправился к Уиверу прощаться, он подарил мне часы.