Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды

— Я уклонился от удара, перешел в захват и сыграл на его ребрах, как на ксилофоне, а он так охнул, что чуть было мою шляпу не унесло.

Потом отец помог своему противнику встать и почиститься, сказав при этом:

— Я как увидел ваши побрякушки, так сразу понял, что вы не в форме.

— Да, — ответил тот растерянно. — Побрякушки… да, да… Меня немножко оглушило.

— Хлебните-ка, — сказал отец, протягивая ему свою бутылку.

Тот отпил из нее, и они с отцом обменялись рукопожатием.

— Он неплохой малый, — говорил нам потом отец, — просто затесался в дурную компанию.

Отец объезжал лошадей мистера Карузерса и дружил с его главным конюхом Питером Финли. Питер частенько захаживал к нам, и они с отцом обсуждали статьи в «Бюллетене» и прочитанные книги.

Питер Финли происходил из «хорошей» семьи, но был, как говорится, «паршивой овцой», и родные, чтобы избавиться от него, обещали выплачивать ему пособие, если он уедет в Австралию. Он умел поговорить на любую тему. Зато члены семьи Карузерс особым красноречием не отличались. Репутация умных людей, которой они пользовались, была основана главным образом на умении произнести в нужный момент «гм, да» или «гм, нет».

Питер говорил быстро, с увлечением, и его охотно слушали. Мистер Карузерс часто повторял, что Питер умеет поддержать умный разговор, потому что получил хорошее воспитание, и выражал сожаление, что Питер пал так низко.

Питер с ним не соглашался.

— Жизнь моего старика превратилась в сплошную церемонию, — рассказывал он моему отцу. — Да еще какую! Меня самого чуть было не засосало.

Мистеру Карузерсу было нелегко развлекать важных персон, которых он приглашал погостить у себя в поместье. Когда вечером после обеда он сидел с ними за вином, в разговоре то и дело возникали томительные паузы. Путешествовавший сановник или титулованный англичанин не находили ничего занимательного в «гм, да» или «гм, нет», и поэтому, если гости мистера Карузерса были высокопоставленными особами, предпочитавшими пить послеобеденный коньяк за оживленной беседой, он неизменно посылал на конюшню за Питером.

Питер без промедления направлялся к большому дому и входил в него с черного хода. В маленькой комнате, специально для этого предназначенной, стояла кровать с атласным одеялом, а на кровати лежал один из лучших костюмов мистера Карузерса, аккуратно сложенный. Питер облачался в него и шествовал в гостиную, где его представляли присутствующим как приезжего англичанина.

За обедом он развлекал гостей, а мистер Карузерс получал возможность с умным видом произносить свои «гм, да» и «гм, нет».

Когда гости расходились по спальням, Питер снимал костюм мистера Карузерса и возвращался в свою комнатку за конюшней.

Однажды он пришел к моему отцу и сказал, что мистер Карузерс хотел бы, чтобы отец продемонстрировал свое мастерство в верховой езде перед какими-то именитыми гостями, желавшими увидеть «настоящую Австралию».

Сначала отец рассердился и послал их ко всем чертям, но затем согласился с условием, что ему заплатят десять шиллингов.

— Десять шиллингов — это десять шиллингов, — рассуждал он. — Такими деньгами швыряться не следует.

Питер ответил, что хоть это и дороговато, но мистер Карузерс, пожалуй, согласится.

Отец не очень ясно представлял себе, что такое «настоящая Австралия», хотя и сказал Питеру, что тем, кто хочет ее увидеть, надо бы заглянуть к нам в кладовую. Отец иногда говорил, что бедность — это и есть настоящая Австралия, но такие мысли приходили ему в голову, только когда он бывал в грустном настроении.

Отправляясь в усадьбу, он повязал шею красным платком, надел широкополую шляпу и оседлал гнедую кобылу, по кличке Баловница, которая начинала брыкаться, стоило только коснуться ее бока каблуком.

Высотой она была ладоней в шестнадцать и прыгала не хуже кенгуру. И вот, когда гости уселись на просторной веранде, попивая прохладительные напитки, отец галопом вылетел из-за деревьев, испуская оглушительные вопли, словно лесной разбойник.

Вспоминая об этом, он рассказывал мне:

— Значит, выезжаю я из-за поворота к жердевым воротам — земля перед ними плотная, и, хоть усыпана гравием, опора есть. Я всегда говорю, что лошадь с пастбища наверняка себя оправдает. Баловницу я только что объездил, и она была свежа, как огурчик. Ну, конечно, она идет на препятствие слишком рано — неопытная была и горячая, — и вижу: сейчас зацепит. Ворота были высоченные, хоть ходи под ними. Конюхи боялись, что Карузерс кого-нибудь уволит, если поставить ворота пониже. Да с него бы и сталось. — Отец сделал презрительный жест и вернулся к своему рассказу: — Чувствую, что Баловница прыгнула, и приподнимаюсь, чтобы уменьшить свой вес. Между моим телом и седлом можно было просунуть голову. Но меня беспокоили ее передние ноги. Если они перейдут, то все в порядке.

Черт возьми, ну и прыгала же эта лошадь! Разрази меня гром, если вру! Она извернулась и выжала еще два дюйма прямо в воздухе. Правда, задними она все-таки зацепилась, но, едва приземлившись, через два скачка снова вошла в аллюр. А я сижу в седле как ни в чем не бывало.

Ну, осадил я ее прямо перед верандой и поднял на дыбы под самым носом у гостей Карузерса. А они, не допив своих бокалов, повскакали с мест так, что все стулья поопрокидывали. Ну, а я вонзил каблуки в бока Баловницы. Она как метнется в сторону и завизжит, что твой поросенок. Хотела прижать меня к дереву, вредная тварь. Я ее повернул, хлопая шляпой по ребрам, а она боком прямо на веранду и давай лягаться: как взмахнет копытами, так и разнесет в щепу стол или стул. Кругом летят стаканы с грогом, женщины пищат, мужчины бегают, а некоторые с геройским видом загораживают дам, те за них цепляются — ну, словом, корабль идет ко дну, спасайся кто может, и давайте умрем достойно! Черт возьми, вот был ералаш!..

Дойдя до этого места в своем рассказе, отец начинал смеяться. Он смеялся до слез, так что ему приходилось даже осушать их носовым платком.

— Да, черт подери… — говорил он, переводя дыхание. — Прежде чем мне удалось сладить с Баловницей, я сшиб с ног сэра Фредерика Солсбери, или как его там, и он полетел вверх тормашками прямо на выводок павлинов.

— Папа, это было на самом деле? Все это правда? — как-то спросил я отца.

— Да, черт возьми, правда… Впрочем, погоди… — Он сморщил нос и потер рукой подбородок. — Нет, сынок, это, пожалуй, и неправда, — признался он. — Что-то похожее было на самом деле, но когда об одном и том же рассказываешь много раз подряд, то стараешься, чтобы получилось занятней и смешнее. Нет, я не врал. Я просто рассказал смешную историю. Ведь хорошо, когда удается рассмешить людей. На свете и так слишком много всякой всячины, наводящей тоску.