Декстер Мастерс - Несчастный случай

— Лучше бы отправить его в эту больницу, как ее… больницу Брунса, кажется? Словом, в Санта-Фе. По крайней мере, мне так кажется. Здесь он что-то не поправляется.

— Позвольте, мистер Герцог, мы с вами это уже обсуждали — и не раз. Он на пути к полному выздоровлению. Предоставьте уж нам довести дело до конца.

— Очень важно, чтобы он поскорее вернулся к работе. Я все-таки считаю, что лучше было бы… Не могли бы вы договориться с больницей Санта-Фе?

— Нет, не могу, мистер Герцог. У него самый обыкновенный перелом ноги, кость срастается, процесс заживления идет хорошо и было бы нелепо…

— Он не должен задерживаться ни на один лишний день, его ждет работа. Это чрезвычайно важно.

Если судить по тону Герцога, то это действительно было важно. Он произносил слова, нарочито отчеканивая каждый слог, и от этого каждая фраза в целом казалась более веской, чем все слова в отдельности. Герцог уперся взглядом в Педерсона. Он переложил банку варенья из одной руки в другую, и Педерсон проследил глазами за этим движением. Бетси Пилчер, вошедшая следом за Герцогом и стоявшая на пороге, вдруг спросила:

— Но почему это так важно? Ведь война-то кончилась.

Герцог искоса взглянул на Бетси через плечо и, усмехнувшись, снова повернулся к Педерсону.

— У нас всегда срочная работа. Что плохого, если его осмотрят в больнице Санта-Фе?

— Мистер Герцог, — начал было Педерсон, но его голос сорвался на последнем слоге. «Да он нервничает», — подумала Бетси, глядя на Педерсона с внезапно пробудившимся интересом.

— Мистер Герцог! — Педерсон снова зашагал по комнате. — По сравнению с вами и многими другими я здесь новичок. Я почти ничего не знаю о вашей работе. Но иногда мне приходит в голову, что именно благодаря этому… свежий, неискушенный взгляд со стороны, понимаете… именно благодаря этому я мог бы дать вам дельный совет насчет того, как распределить вашу работу. Мне хотелось бы как-нибудь потолковать с вами и, так сказать, попытаться…

Он остановился перед Герцогом, слегка развел руками и вопросительно поднял брови. «Да что ты в этом понимаешь!» — говорил устремленный на него взгляд Бетси. Герцог мельком взглянул на Педерсона и отвернулся к окну.

— По-видимому, здесь у всех немножко шалят нервы, — сказал он наконец. — Должно быть, причиной тому — испытания бомбы. Мне уже известно несколько точек зрения на эти испытания, хотя, вероятно, поскольку дело совершенно новое, не следует торопиться с выводами. На мой взгляд, испытания не представляют собой никакой опасности… во всяком случае, для персонала. Пожалуй, из политических соображений сейчас не стоило бы устраивать такие демонстрации. Однако это не моя забота. Тут и там ведутся кое-какие исследования, есть надежда, что энергию будут использовать и в других целях — в мирных. Не войну и не испытания бомбы задерживает мистер Матусек. В его ведении, можно сказать, небольшой мирный сектор. Вот так. Все мы немножко взвинчены и все по разным причинам — у каждого своя. Хорошо, я оставляю его на ваше попечение. Вы совершенно правы. Но по-моему, вы не совсем отдаете себе отчет, какого рода у меня работа, доктор Педерсон. Бетси, будьте добры, передайте вот это мистеру Матусеку. Я совсем забыл.

Он вручил Бетси банку с вареньем и ушел. Бросив на Педерсона быстрый взгляд, Бетси тоже вышла. Педерсон опять подошел к окну и стал смотреть вдаль.

Не так уж много людей побывало на горных вершинах, если не считать таких вершин, куда ведут удобные дороги и где на каждом шагу попадаются киоски с прохладительным; еще меньше любителей совершать восхождение в одиночку: обычно все предпочитают иметь спутников, ибо надо же с кем-то делиться впечатлениями. Одинокий человек на вершине горы — это, вероятнее всего, пророк; недаром Моисей, Заратустра и другие пророки уединялись либо в горы, либо, что примерно то же самое, в пустыню. И если человек, поднимающийся на вершину горы в одиночестве, еще не пророк, то вполне может стать им, хотя бы на время, — именно так и случилось с доктором Педерсоном.

— Ну, Герцог, слава богу, больше надоедать не будет, — сказал он себе, но одна упорная мысль засела у него в мозгу, не растворялась в других мыслях, не оставляла его и только как бы отодвинулась в сторону, а в памяти и перед глазами стояла его собственная одинокая фигура на вершине пика Тручас: ветер бьется у его ног, ступни утопают в снегу, а вокруг простирается чудесная страна столовых гор, скалистых вершин и каньонов, яркого, словно отполированного неба, безмолвных пуэбло и всепроникающего далекого прошлого.

Минут десять он смотрел с вершины пика в другую сторону, на восток. Там широко расстилались бескрайние просторы равнины. Горная цепь вздымалась сразу, отвесной стеной. Потом Чарли обернулся назад и вдруг представил себя мальчишкой, который вскарабкался на высокий забор и увидел то неведомое, что скрывается по другую сторону; право же, надо бы громко окликнуть обитателей тех равнин и поведать о том, что происходит на плато и в каньонах. Чарли довольно долго тешился этой фантазией и даже придумал, что бы он сказал. «Там, на той стороне, люди держат пальцы на кнопках управления вечностью», — крикнул бы он. А на равнинах толпы людей, и все с нетерпением ждут, что он им скажет, и, услышав эти слова, они станут растерянно переглядываться, потом так же растерянно уставятся на него, словно ожидая, что за этим последует нечто более вразумительное.

И вот сейчас, девять дней спустя, фантастическое, чтобы не сказать нелепое, видение (а также эта патетическая фраза) не выходило у него из головы, и он чувствовал себя не то мальчишкой, не то поэтом, не то еще кем-то, но, во всяком случае, не тем здравомыслящим человеком, каким он был на самом деле. В тот день, на пике Тручас, он долго глядел вокруг, потом съел сэндвич, швырнул вниз несколько камешков, покричал, удивляясь, каким неправдоподобно слабеньким и жалким кажется его голос, и вдруг вспомнил фразу, приписываемую одному ученому (он будто бы произнес ее незадолго до взрыва опытной бомбы в Аламогордо). Педерсону рассказали об этом уже после взрыва — собственно говоря, даже после взрывов в Хиросиме и Нагасаки; с тех пор каждый раз, когда он вспоминал эти слова, на него находило беспокойство; но что за нелепость думать об этом на вершине горы!

«По моим расчетам, — так будто бы сказал ученый, — один шанс из десяти, что бомба вообще не взорвется, и один шанс из ста, что она воспламенит атмосферу». Этот ученый был Бэйли, выдающийся исследователь, и, между прочим, лауреат Нобелевской премии.

Педерсон приехал в Лос-Аламос в тот трехнедельный промежуток, который отделял Аламогордо от Хиросимы. В городе он не знал ни души и в то напряженное время, кроме прохожих на улице, видел только «понедельничных пациентов». В понедельник к нему обычно являлись со всевозможными пустяковыми ранениями после воскресных прогулок, рыбной ловли, лазанья по скалам, осмотра старинных пуэбло, восхождений на горы и прочих развлечений, которыми жители Лос-Аламоса, в большинстве своем прибывшие из цивилизованных частей страны, пытались скрасить гнет неблагоустроенного быта, нехватку воды, безысходную засекреченность, тяжкую необходимость как-то оправдывать производство бомб и другие мало приятные особенности жизни на плато. Педерсон лечил ссадины, делал перевязки, выслушивал рассказы о падениях, ушибах, незамеченных гвоздях — и только. Летом 1945 года продукцию Лос-Аламоса не полагалось обсуждать вслух, хотя все жители города знали, что тут происходят грандиозные события, а большинство знало даже, какие именно. Но никто не рассказывал об этом новому доктору, а он и понятия не имел, как приступить к таким расспросам. У него не было никого, с кем он мог бы поделиться своими случайными догадками и предположениями, которые заводили его бог весть в какие дебри, когда он слушал недоступные его пониманию разговоры о новом виде энергии. Примерно через неделю после окончания войны к нему зашел молодой физик Луис Саксл. Он собирался лететь в разрушенные японские города с заданием от военного ведомства определить нанесенный атомной бомбой ущерб. «По крайней мере, внешний», — криво усмехнувшись, сказал он Педерсону. Педерсон сделал ему укол, вскрыл нарыв на пальце и рискнул задать несколько осторожных вопросов. Через некоторое время Саксл пригласил доктора к себе распить бутылочку. В тот вечер Педерсон и услышал от Саксла фразу Бэйли.