Роберт Батлер - Возращение ревнивого мужа в форме попугая

Фотограф Линн Робертс-Гудвин ( Lynne Roberts-Goodwin)

Я никогда не могу сказать всего, что мне хочется. Гляжу на других попугаев и думаю: у них это так же? Обитает ли кто-нибудь внутри каждого из них, расплачиваясь за прожитую тем или иным образом жизнь? Говорю, например: «Привет», сидя на жердочке в хьюстонском зоомагазине, а хотел бы сказать: «Ни хрена себе! Это ты…» А все дело в том, что я вижу собственную жену.

— Привет, — отвечает она, подходит ко мне, и просто невероятно, как она красива. Огромные карие глаза, почти такие же темные, как мои зрачки. И нос — нет, он не главное, что в ней незабываемо, но вся его красота мне теперь ясна. Чуть длинноват, но небольшая крючковатость это искупает.

Она почесывает мне шею сзади. От ее прикосновения мой хвост распушается. Чувствую, как там все выпячивается, шуршит. Наклоняю к ней голову, и она шепчет:

— Милая птичка.

На секунду приходит мысль, что она меня узнала. Но нет, конечно. Опять говорю: «Привет», и немного погодя я освою «милую птичку». Мне это сразу понятно, едва она это произносит, но пока что я способен только на еще один «привет». Кончики ее пальцев движутся сквозь мои перья, и, похоже, она разбирается в птицах. Знает, что, когда ласкаешь птицу, надо не гладить перья, а ерошить.

Но, конечно, она так делала и в моей человеческой жизни. Для нее нет разницы. Я не жалуюсь, я даже себе ни на что не жаловался в ту минуту, когда она обратила на меня взгляд в магазине, что, я думаю, было предопределено. Она повторила: «Милая птичка», — и мой мозг, который работает теперь так, как он работает, предчувствовал, что я вот-вот вымолвлю эти звуки своим нынешним голосочком. Но прежде чем я успел вытолкнуть их из клюва, у плеча жены нарисовался этот тип — и перья сами собой легли обратно, делая меня малюсеньким, незаметным. Я попятился. Зрачки то сужались в точку, то расширялись, то опять сужались.

Он стал ее лапать. Тип выглядел как мясозаготовщик: большой, грудастый, волосатый, при жизни я часто замечал, что она на таких поглядывает. У меня туловище было гладкое, и, если я приходил домой и чуял в воздухе чужой запах, я искал на простыне черные волоски. И до сих пор у нее все то же — все та же распроклятая тяга к спариванию.

«Привет» уже не годилось, и тем более не годилось «доброй ночи», которое я недавно выучил, поэтому я просто молчал, а тип лапал ее и улыбался мне самодовольной улыбочкой. Я встопорщил все свои перья, стал вдвое больше, чем был, чтобы он видел: со мной шутить не стоит. Я ждал, когда он придвинется ближе, чтобы можно было отщипнуть ему кончик пальца.

Но в игру вступила она. Карие глаза приблизились, и она сказала:

— Хочу его купить.

Вот как я снова оказался у себя дома. Здесь у меня большая черная железная клетка, очень просторная, которую ее уговорил приобрести один малый из птичьего отдела. Он отвел ее в сторонку и сделал голос мягким, вкрадчивым, убедительным. Мясозаготовщику это не понравилось. Мне тоже. Я массу случаев упустил клюнуть этого продавца, пока жил в магазине, и теперь вдруг об этом пожалел.

Но я получил свою огромную клетку, и мне живется в ней очень даже неплохо. Могу расхаживать, сколько хочу. Могу висеть вниз головой. Здесь полно птичьих игрушек. Этой висячей штуке с узлами, с полосками сыромятной кожи и колокольчиком в самом низу пару раз в день надо задать хорошую трепку, и мне никогда не лень этим заняться. Смотрю, как она болтается, грубая такая, похабная штуковина, сыромятная кожа и веревка с узлами, и появляется это беспокойство в хвосте, жжение, желание отхлестать, похожее на те старые ощущения, когда я был уверен, что моя жена лежала голая с мужчиной. И тогда я подскакиваю к этой штуке, которая кажется такой знакомой, и клюю, и клюю, и это прекрасно.

Жаль, не было поблизости от меня этой штуки в последний день, когда я вышел из этого дома человеком. Я узнал адрес нового сотрудника в конторе жены. Месяцем раньше его взяли в экспедиционный отдел, и она упомянула о нем три раза. Им даже и работать вместе не понадобилось, чтобы я трижды от нее про него услышал. Вскользь проскакивало, среди разговора. «О, — сказала она, когда по телевизору шла реклама автомобиля, — точно такая же машина у нашего нового сотрудника из экспедиционного. Точно такая же». Ну я ведь не дурак. Потом еще что-то о нем было, потом еще что-то, и после третьего раза я пошел и заперся в ванной, потому что надо было уже кончать бесноваться. Когда я начинал ей говорить про эти свои переживания, я чувствовал себя полным идиотом, а она смотрела на меня так, словно запросто могла возненавидеть, поэтому я работал над собой — старался молчать, даже если для этого приходилось запираться. Цель была хотя бы в половине случаев держать язык за зубами. Для начала.

Но этот тип из экспедиционного… Я узнал его фамилию, адрес, и была одна из ее обычных суббот, когда она отправлялась по магазинам без ясной цели. Я подошел к его дому и увидел эту машину, точно такую же, как в рекламе. Вокруг никого, а за домом у него росло большое дерево — ствол проходил около окна второго этажа, откуда доносились странные негромкие звуки. Я полез. Штора была задернута, но не до конца. Я повис на толстом суку, обхватив его руками и ногами, как обхватывал ее в те минуты, когда мог на время забыть про других. Но, чтобы заглянуть за штору, надо было продвинуться дальше, и я двигался по суку, пока он не кончился. Я упал и размозжил голову. Вспоминая об этом сейчас, я невольно взмахиваю крыльями, чувствую, что взлетаю, и мне чудится, что этого конца легко можно было избежать. Но я знаю, что теперь-то я другое существо. Теперь я птица.

И все-таки не птица. Вот что сбивает с толку. Это как в те минуты, когда она говорила мне, что любит меня, и я ей верил, и, может быть, это была правда, и мы прижимались друг к другу в постели, и в такие минуты я был другим существом. Мужчиной в ее жизни. Цельным. Близость исцеляла меня. И все-таки даже тогда, даже посреди этих блаженных объятий внутри меня был кто-то еще, тот, кто знал про это гораздо больше, но не мог собрать воедино все улики, чтобы высказаться.

Моя клетка стоит в отдельной комнате. Мой бильярдный стол вынесли, клетку поставили на его место, и, если я дохожу до конца жердочки, мне через дверь и коридор становится виден вход в спальню. Когда она оставляет дверь спальни открытой, я вижу участок у изножья кровати, но не саму кровать. Я чувствую, что она слева, чуть-чуть вне поля зрения. Мне видно, как входят мужчины, слышны звуки — и только. Все это сводит меня с ума.