Катрин Панколь - Звезда в оранжевом комбинезоне

Другой офис, на Мюррей-Гроу, был куда более скромным. Кое-как пришпиленный шотландский платок в качестве занавески на окне, хромой столик, старый телефонный аппарат, компьютер, стопки папок повсюду – даже на полу, счета к оплате, прикнопленные прямо к стенам. По комнате гулял сквозняк. Перед тем как сесть за стол, Филипп надевал митенки, шарф и толстую шерстяную жилетку.

Он приезжал туда три раза в неделю во второй половине дня. Когда он первый раз приехал в этот офис, прямо на стене была надпись: «Когда человек срубит последнее дерево, замутит последнюю каплю воды, убьет последнего зверя и выловит последнюю рыбу – только тогда он поймет, что деньги несъедобны». Филипп ее оставил.

Фонд требовал от него все больше и больше работы. Он пытался трудоустроить женщин, которые уже были готовы к самостоятельной жизни. Облагал данью своих клиентов: выманивал у них должности секретарш и архивисток, работу с документами или на телефоне. «Вы будете удивлены, – объяснял он, – какое количество женщин с высшим образованием попадает на улицу. И до какой степени они хотят оттуда вырваться, что будут работать как лошади». Иногда ему приходилось обивать пороги мэрии, чтобы выхлопотать жилье для своих подопечных. «Я уже освоил новую профессию, – думал он, – постепенно стал опытным соцработником».

Он поднял глаза к надписи на стене. Перечитал ее. На Мюррей-Гроу он не зарабатывал денег, даже наоборот, но при этом чувствовал себя безмерно богатым.

Чувствовал себя на своем месте.

К нему присоединилась Ширли. Занималась вместе с Беккой питанием. Она запустила The Healthy Food Program [22], направленную на то, чтобы научить людей правильно питаться. Овощи, фрукты, злаки, миндаль, орехи, яйца, курица, рыба. Бегала по магазинам здорового питания и покупала со скидкой продукты с истекающим сроком годности. Тщательно следила за качеством пищи и не шла ни на какие уступки.

Она взяла за правило в конце рабочего дня заходить в кабинет Филиппа и рассказывать ему обо всем, что наболело. Отношения с Оливье, ее возлюбленным, пианистом, переживали трудные времена. Они не могли найти общий язык, он разговаривал теперь только со своим инструментом, высказывал мысли исключительно нотами, а она чувствовала себя одинокой, обиженной, в бессильном гневе пыталась до него достучаться. «Понимаешь, он все отдаляется и отдаляется, а я не могу понять почему. Я говорю себе, что сама в этом виновата. Когда он хочет сближения, это происходит как-то слишком внезапно, он торопится, и я отталкиваю его, тогда он вновь отдаляется, я бегу за ним, а он молчит… Он смотрит на меня с несчастным видом, а я злюсь… Это просто ужасно! Скажи мне, Филипп, может, во мне гнездится какой-то неискоренимый недостаток? Какая-то черта характера, которая всем бросается в глаза, а я сама ее не вижу? Почему у меня отношения с мужчинами никогда не бывают простыми и понятными?» Она сидит, клонясь головой к коленям, и жалуется, жалуется. «Я думала, что я такая умная, что я все понимаю, давала советы Жозефине, думала, что я состоявшаяся в жизни женщина без предрассудков, а теперь я ничего не могу понять. Может, я просто никого не люблю? Скажи, Филипп, как ты думаешь, я способна кого-то любить или мое сердце высохло, как старое дерево?»

«Почему мужчин всегда так трудно понять? Ты ведь это знаешь, ответь?»

Он частенько вставал на сторону мужчин, защищал, когда она особенно активно обвиняла их во всех грехах. Она уходила прочь, ворча о его предвзятом отношении, но всегда возвращалась с новыми вопросами.

– Ну, ты меня уже больше не ненавидишь? – улыбаясь, интересовался он.

– Ты нервируешь меня своим здравомыслием и невозмутимостью. Если бы все было так просто, как ты представляешь!

Иногда они разговаривали вечером допоздна. Филипп смотрел на часы. «О боже! Уже девять! Жозефина будет волноваться. Завтра договорим, до встречи…»

Утром 22 апреля Зоэ ушла в лицей с рюкзаком и сумкой, которая на вид показалась Жозефине очень тяжелой.

– А что это ты все с собой таскаешь?

– У нас сегодня физкультура, и я взяла с собой сменку. А потом я пойду делать уроки к Люси. Взяла книжки на завтра.

– И когда ты вернешься?

– Часов в шесть, в полседьмого.

Она нервно поглядывала на часы, теребила ручку сумки и явно спешила поскорее уйти.

– Мам, давай скорей уже…

– Хочешь, я вечером заеду за тобой в лицей?

– Это ни к чему. Я ведь иду к Люси, я же тебе сказала.

– Ну позвони, если вдруг передумаешь.

– Нет, я не передумаю.

Жозефина подняла брови, удивленная такой уверенностью девочки.

Зоэ подошла к ней. Положила ладонь ей на плечо. Голос у нее был неуверенный, тихий и нежный.

– Мамуля… Я тебя люблю. И никогда не причиню тебе зла. Никогда.

– К чему ты это сказала?

– Ты отличная мама. Лучшая мама в мире.

Она бросилась Жозефине на шею, и Жозефина почувствовала, как почва уходит из-под ног. Зоэ всегда отличалась редкостной ласковостью. Она источала моря нежности и водопады поцелуев. Набрасывалась на мать, утыкалась головой ей в живот и бормотала какие-то бессвязные признания.

Жозефине эти африканские страсти были нужны как воздух. Мы хорошо делаем только те вещи, которые любим делать. И она более всего на свете любила быть мамой.

И вот этим утром 22 апреля связь наконец наладилась.

После ухода Зоэ Жозефина приступила к исполнению своих обязанностей. Каждое утро она посвящала два часа разбору почты. Отвечала на каждое письмо, каждый имейл, на каждое обращение к ней женщины или мужчины, которые доверялись ей, рассказывали свои страхи и надежды, победы и поражения.

Ее последний роман «Скромный юноша», который она закончила писать в Лондоне, вышел во французском издательстве. Серюрье, издатель, время от времени позванивал ей, чтобы сообщить цифры с продаж и одаривал ее комплиментами типа: «великолепно», «неслыханно», «потрясающе», «вы завоевали публику, Жозефина. Люди любят вас, любят читать ваши книги, любят истории, которые вы рассказываете. Вы создали свой особый жанр, вы создали свой особый стиль, вы создали специальную вселенную, короче, я жду от вас третий роман». И добавлял: «Бросьте вы ваши исследования и университет, все эти конференции, это все ничего вам не приносит, и вас там к тому же ненавидят, вы нарушили привычные рамки, и они вам этого не простят».

Однако во второй половине дня она бралась за подготовку к очередной конференции, надеясь при этом, что в голове забрезжит идея новой книги, настойчиво требуя, чтобы она все бросила и посвятила себя исключительно ей. Ей нравился этот выбор между исследованиями, научными работами и писательством. Это давало ощущение свободы.

Итак, 22 апреля после полудня Жозефина писала вводную часть к речи на конференции, где ей нужно было выступить в конце мая в университете в Глазго. Конференция была посвящена дамам из Саморы. История скандала, разразившегося в женском монастыре в Кастилии в июле 1279 года после визита архиепископа, который был поражен распущенностью нравов и отсутствием дисциплины в этой обители.