Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Норвежская новелла XIX–XX веков

Эти значки лгут. Они лгут так давно, что уже никто этого не замечает.

Эти значки вещают. Они предсказывают наше будущее.

Значки эти принадлежат здешним хозяевам страны. Они отражают будущее своих хозяев.

Эти хозяева — поджигатели.

Они говорят: «Мир».

Подразумевают: «Война».

Они говорят: «Не надо перемен».

Подразумевают: «Жги!»

Водолей двигается мелкими рывками, в животе у него электрический моторчик, на запястьях — контакты, в голове — информационное устройство, во рту — батарейка. Он смотрит искоса вниз, на воду: вода льется из кувшинов совсем как настоящая. Он может стоять, ходить, сидеть, есть, думать, говорить. Если в отверстие на лбу опустить монетку, он выдаст предсказание будущего.

С давних пор Водолей — отражение души; он движется порывисто, иногда поднимает глаза и смотрит прямо на тебя. Он красив, он похож на индейца или молодого египтянина, он берет твою руку своей прохладной рукой и гадает.

Вот набор его предсказаний:

«То, что есть, останется».

«То, что было, продолжится».

«Тот, кто решает, тот и будет решать».

«Забудь все, что знаешь. Не тревожься ни о чем».

«Удача сопутствует тебе».

Год двухтысячный — это веха, взятая условно. В печати время от времени появляются рассуждения о том, каким будет мир к этому году. Рассуждения эти очень красивы. Будущее — это красота, прогресс, изобилие. Это будущее без грязи, угнетения, войны. Рассуждения эти примечательны почти сверхъестественной слепотой; брось монетку в лоб футуролога, и транзистор, спрятанный у него во рту, предскажет тебе прекрасное будущее. В этих футурологах есть что-то не от мира сего. В сравнении с нашим сегодняшним днем кажется, что их прекрасные видения взяты из какого-нибудь фильма, американского мюзикла или оперетки, вроде тех, которые транслировались из Берлина в солдатские казармы в 1944 году, после поражения на Восточном фронте.

Но Бьерн Ларсен, начальник экспедиции министерства финансов, лицо вполне земное и реальное. Его фамилию можно найти в телефонном справочнике за 1971 год: «Ларсен Бьерн, Эперхауг, 3, 63–92–63; Ларсен Бьерн, ул. Фаустадсгате, 35, 37–06–56; Ларсен Бьерн, ул. Лаврансвей, 7, 26–65–27; Ларсен Бьерн, Пилестреде, 33, 20–14–42; Ларсен Бьерн, управляющий, ул. Стремстанг, 10–6, 53–26–33; Ларсен Бьерн, нач. эксп., ул. Сигбьёрна Обстфельдера, 6, 14–60–16; Ларсен Бьерн, парикмахер, ул. Хокона Тветера, 31, 26–03–27; Ларсен Бьерн, секретарь, ул. Алвхейм, 8, 29–36–98; Ларсен Бьерн, старший полицейский, Персбротан, 8, 14–21–19; Ларсен Бьерн, шофер, ул. Киркегор, 20, 67–24–62».

Эйвину Лиану пятнадцать лет. Он нанялся на пять недель рассыльным, развозит газеты по своему участку в два с половиной квартала в районе улиц Иледаль и Саннербру дважды в день, иногда он думает о будущем.

На рассвете он встречается с другими рассыльными. Они сидят в подвале на скамейках и табуретках и ждут, пока выкрикнут их имя. У окружающих усталые, помятые, невыспавшиеся лица. Одни переговариваются, другие помогают снять газеты с грузовика, третьи дремлют, прислонившись к стене, не обращая внимания на входящих. По вечерам лица более оживлены, никто не пытается прикорнуть, но чувствуется все та же усталость. Она тенью обводит глаза, оживленные и блестящие, морщинками ложится у смеющегося рта. На следующее утро Лиан опять уже там, и вечером тоже. Всякие есть рассыльные — молодые, крепкие, у них длинные и непослушные волосы, ревущие мотоциклы, крепкие плечи и руки. Вон старые рассыльные — муж и жена, они работают, сменяя друг друга; есть и целые семьи рассыльных, которые распределяют между собой шесть-семь маршрутов, и самый короткий маршрут отдают младшему ребенку, как только он подрастет. Среди рассыльных — маленькая женщина с искательной улыбкой, вкрадчивая и незаметная, как мышка, и с ней две дочери, рослые угрюмые девицы, подменяющие ее, когда она напьется. Есть и одинокие пожилые рассыльные, есть и такие, что работают только летом. Эти держатся в сторонке, не вступая в общий разговор. Есть там и помощник старшего почтальона, худой человек с цепким взглядом и крепкими руками, с неизменным велосипедом — то он приехал, то опять уезжает на участок заменить заболевшего рассыльного. А вот за своей конторкой и старший почтальон — лысый отяжелевший человек. Вон молчаливые мужчины с красными лицами алкоголиков, а там кругленькие щебечущие домохозяйки, вот и Эйвин. Услышав свое имя, он подходит к конторке, стаскивает кипу газет, открывает конверты с извещениями (желтые — конец подписки, белые — для новых подписчиков, красные — с напоминанием о платеже). Отмечает изменения в адресной книге, поправляет ремни, пересчитывает газеты, делит их на две пачки, в сумку и на багажник, и — в путь. На улице еще темно, в пустоте необычно шумными кажутся возникающие рядом с ним мопеды и мотоциклы.

Он опередил на два часа людей, спящих в домах на темных улицах, он входит в дом, прислушивается, а они даже не подозревают об этом.

В паровозных депо распахиваются огромные ворота, в типографиях замирают печатные станки, на молочных заводах разливают молоко по бумажным пакетам. Рабочие, живущие в пригородах, поджидают опоздавший ночной поезд, торговцы загружают грузовики овощами, пекари вытаскивают из печей горячий хлеб, на бойнях разгружают рефрижераторы с мясом, а на радио готовятся к первому выпуску новостей. Пытаться заглянуть в будущее — это все равно что стоять у входа в дом номер один по улице Кинго, держа газеты старого мира и зная, что для людей, спящих в этом доме, день еще не начался. Ты вместе с машинистами, печатниками, рабочими из пригородов, работниками молочных заводов, пекарями, мясниками и радиотехниками. Ты один из них, готовящих новый день для людей, которые еще спят в тишине за запертыми парадными, — и даже не заглядывая в газету, ты знаешь, что новый день будет похож на старый.

Но ты знаешь также, что за этим завтра придет послезавтра и потом — новый день. «Революция» — слово, которого люди боятся. Революция у нас? Давно уже это слово окрашено чем-то оперным, от него веет экзотикой, крайностями, чем-то кровавым и невозможным.

И все же революция будет. Новое — это крошечный нерв, мускул, неприметное движение в чреве старого. Приложи ухо — и ты услышишь, как там, внутри, что-то живет.

О будущем нам не известно ничего.

Но мы знаем:

хозяева мира, в котором мы живем, — убийцы;

слуги этого мира — лжецы;

пророки этого мира — поджигатели;

этот наш мир должен измениться или погибнуть.

Тех, кто может его изменить, зовут Ванген, Кнудсен, Кристоферсен, Фоссе, Холтебак, Шихова, Левли, Шелюст, Карлсен, Турсен, Серли, Багге, Нурен, Лекен и Хагге — и они живут, к примеру, на улице Кинго в Осло. Тем, кто может изменить мир, подвластны железные дороги, типографские станки, фабрики, рынки, пекарни, бойни и радио. Они могут в любую минуту сковать неподвижностью бегущий день Норвегии. Это произойдет обязательно — не сегодня и не послезавтра, а в новом завтра, которое придет потом. Газеты старого мира станут забрызгивать масляной краской, порежут на стельки для ботинок. Откроешь газету и увидишь: она в рыбьей крови; развернешь газету — а там горсть мусора. Старый мир будет изменен или погибнет. Представить себе, что этот мир будет жить по-старому еще тридцать лет, это значит представить себе бесплодную землю, безжизненную землю, которая сама стремилась к своей гибели.