Эрве Базен - Анатомия одного развода

– Конечно, – небрежно сказал он, слово речь шла о партии в бильярд, – Алина сдается.

Он чуствовал себя по-домашнему в просторном свитере, казалось, был доволен всем на свете. Нечего и сомневаться, что Алина, уступив противнику, все равно истерзает его своими притязаниями!

– На этот раз вам помогли Агата и Леон, – сказал Габриель. – Им уже опротивела одна домашняя лапша из-за всех этих судебных издержек и гонораров. Они заставили мать пойти на попятный. Конечно, при некоторых условиях...

– Что за условия? – спросила Одиль. – Мне думается, мадам Ребюсто не в таком положении, чтобы ставить какие-то условия.

– И я так думаю, – сказал Луи. – Алина понимает, что в иске ей бы отказали. Она из тех, кому нужен крепкий удар, чтобы научиться держать себя в узде.

Одиль, все еще продолжавшая стоять, наклонилась к Розе.

– Доброй ночи! – сказала она, целуя ее. – Пока, Ги! Тебе также пора идти к себе – наверно, еще много уроков осталось.

Габриелю явно понравился этот невысказанный укор, он тоже кивнул детям и, когда они удалились, продолжил разговор.

– А ты думаешь о расходах? Кто будет их оплачивать? Да все ты же, косвенным путем, через пособия. Тебе действительно хочется ожесточать Алину? В ком засядет вирус сутяжничества, того уж он не скоро отпустит. Апелляция, кассация, одно за другим – ты не перестанешь вытаскивать чековую книжку. А зачем, я тебя спрашиваю, – ведь Алина согласна на переговоры, но ей хочется немного себя обелить.

– То есть? – спросила Одиль.

Луи неприязненно посмотрел на нее. Ей-то какое дело?

– Ты заберешь жалобу, – сказал Габриель. – Алина откажется от апелляции, и весь процесс будет сведен на нет. Затем вы предоставите свободу старшим, не будете их вынуждать к встречам, а следовательно, постоянно считать их виноватыми.

– А Розу, значит, можно будет винить, – сказал Луи.

– Подпишите соглашение, предусматривающее, что ваши дети по достижении восемнадцати лет от этого обязательства освобождаются и что в ожидании этого времени Алина уже сейчас освобождает Розу от посещений. Но на Ги это не распространяется, так как он действительно слишком юн, чтобы решить этот вопрос без воли родителей. У тебя, Луи, есть возможность ликвидировать главные пункты вашего спора – сделай это. Я не говорю, что отныне вы будете избегать даже булавочных уколов. Но хотя бы спрячьте ножи.

– Я бы хотел сначала выяснить мнения адвокатов, – сказал Луи.

Одиль подошла к Габриелю, и было заметно, что она слушает его с явной симпатией.

– Сначала реши сам! – сказал Габриель. – Знаешь, есть врачи, высказывающиеся против аборта, чтобы не потерять гонорар за роды. Есть и адвокаты, намеренно подстрекающие своих клиентов. Может быть, это не относится ни к Гранса, ни к мадам Гренд. Один из них соглашается, считая, что будет разумно, другая дает согласие, так как иного выхода нет. Что касается привлеченного мэтра Флокосте, то я его немного охладил сообщением, что у Алины больше нет ни сантима.

– Ты с ним общался? – спросит Луи. – Даже не предупредив меня об этом?

– Да, я взял это на свою ответственность, рискуя вызвать твое неодобрение. Бывают случаи, когда надо оказывать услуги друзьям, даже учитывая их возможное недовольство.

Тишина. Луи раздраженно посмотрел на Габриеля. А Одиль прошептала:

– Извините, что я раньше о вас плохо думала, Габриель. – И тут же повернулась к нахмуренному супругу. – Ты извини, что я вмешиваюсь в то, что ты привык считать своим делом, раз оно касается твоей старой семьи. Самое неприятное, что твое прошлое отравляет настоящее, и после долгого молчания я хочу со всей откровенностью сказать: я потеряла терпение. Было время, когда я полностью оправдывала тебя. Ты оставил жену, ты пытался пощадить ее, чтобы хоть как-то смягчить удар. Но Алина без конца тебе досаждала, ей удалось вовлечь тебя в судебные тяжбы, началась атака за атакой, и все превратилось в состязание, кто кого превзойдет в подлости. Без конца ты бросал и деньги на ветер, но не это самое страшное. В таком удушливом воздухе задыхаются твои дети, будет задыхаться и мой мальчик, когда начнет что-то соображать, и я этого не хочу. Остановись, Сиуль, остановись.

Тишина. Одиль протянула руку, чтобы взять сковородку.

– Так!.. – произнес оторопевший Луи.

– Я хочу повторить вам то, что вы только что мне сказали, Одиль! – шепнул Габриель.

Но Одиль уже разбивала яйца, чтобы накормить запоздавшего Луи, и молча стояла у плиты. Луи заметил, что она украдкой вытерла глаза.

– Моя жена решила вопрос, – сказал он сдавленным волнения голосом.

Если вы слишком много внимания уделяете одному из детей, то другие от вас ускользают – но не бросайтесь за ними, иначе те, от кого вы отвернетесь, этим воспользуются. Наверно, удел матерей – ничего не замечать, ни в чем не разобраться вовремя. В эту субботу, завернув за угол, Алина неожиданно сделала открытие. Перед мебельным магазином в вечернем сумраке, ярко освещенная оранжевым светом неоновых ламп, стояла Агата и указывала пальцем на полированный диван-кровать со всякими искусно вмонтированными выдвижными приспособлениями. И показывала она на него какому-то господину. На этот раз – что существенно – мужчине, а не мальчишке. После Марка, который у них давно уже не появлялся, а если как следует вспомнить, то и вовсе перестал бывать, Алина встречала у себя в гостиной немало других юнцов, пожалуй, не меньше десятка. Такое количество не давало оснований для беспокойства, и особенно успокаивала их непринужденность, свойственная молодым веселым зверятам, которые потрутся ласково, а потом куда-то сбегут, совершив неизбежное, то, с чем ныне мирится заботливая мать, чтобы не допустить своих детей до слишком опасной связи.

Но тут стоит высокий мужчина ростом не меньше ста восьмидесяти сантиметров, с могучим торсом, на нем хорошо пригнанный пиджак с плотно прилегающим к воротнику галстуком, аккуратные брюки со складкой, падающие на отлично вычищенные туфли; у него квадратный подбородок, от тщательного бритья щеки отливают синевой, его волосатая рука охватила плечи девушки – все это такое уверенное, такое мужское. Вероятно, ему лет двадцать восемь – тридцать. И впервые Алина увидела свою Агату другими глазами, такой, какая она есть на самом деле, или, вернее, какой она перестала быть. Волосы у нее уже не так растрепаны, шея менее хрупкая, высокая грудь словно корзинка с фруктами, чуть раздавшиеся бедра и что-то необъяснимо новое в походке, подчеркивающее, что ей уделяется уже некоторое внимание, – все говорило матери о совсем иной Агате, которую она долго не замечала. Но кто же этот тип? Молодой учитель из лицея, встретившийся со своей ученицей? Случайный волокита? Или старший брат кого-нибудь из ее приятелей? Во всех случаях непонятен их общий интерес к этой витрине. Напрасно Алина пыталась уговорить себя: Какие тут могут быть подозрения – они стоят посреди улицы на глазах у всех. И все же что-то ее тревожило. Брошенная мужем жена, брошенная детьми мать, живущая в ожидании дальнейших потерь, – о чем еще может она думать? Что же делать? Броситься к ним, притвориться: Ах, это ты, Агата? – или же процедить сквозь зубы: С кем имею честь? Нет, об этом нельзя и помыслить: Агата оскорбится. Но вот неизвестный убрал руку с плеч девушки, повернулся к ней лицом – похоже, намерен попрощаться.