Эрве Базен - Анатомия одного развода

Ах, каким же неприятным оказалось это прощание! Алина задрожала всем телом. Что за поцелуй – она слишком хорошо помнит такие. Ничего общего с тем, как целуются юнцы, которые обхватят, прижмут, сцепят руки-ноги, как в кинофильмах, найдя для этого укрытие в подъезде или темной нише, где можно пустить в ход лапы. Нет, тут был поцелуй более опасный: легкое касание, сдержанное напоминание об уже освоенных глубинах, мимолетное прикосновение к любимой, с которой предстоит скоро встретиться, – словом, печать любви, будь она мнимая или подлинная, но уже принявшая обличье постоянства. Алина слышит слова: Если б я знала, то не пошла бы. Мать не успевает осмыслить, в какой связи находится эта фраза со всем происходящим. Агата дважды оборачивается и все машет ему рукой, а потом переходит на ту сторону, где стоит мать. Но в тот момент, когда она покидала освещенный неоном участок тротуара, на ногах ее что-то блеснуло – какие великолепные сапоги! Последний крик моды – на такие Агата напрасно заглядывалась, напрасно просила у матери; когда дочь проходила мимо Алины, быстро отступившей в подъезд ближайшего дома, новая кожа на сапогах приятно поскрипывала.

Однако Алина пришла домой первая и тут же углубилась в копию протокола, подписанного сегодня днем у Гранса: Между нижеподписавшимися мсье Луи Давермелем, проживающим в Ножане, с одной стороны, и мадам Алиной Ребюсто, проживающей в Фонтене, с другой стороны, ссылающихся на то, что в начале... Далее следовало двадцать строк, излагающих историю великодушной матери, которая после ряда процессов дала, как говорилось, убедить себя в интересах своих близких. Следуя вышеизложенному, обе стороны по взаимному согласию договорились о том, что... По взаимному! Алине захотелось выругаться: какое восхитительное прилагательное для достойного начала. Отказ от жалобы в обмен на отказ от апелляции, пусть так! Но окончательный отк; от воспитания младших детей взамен свободы действий предоставляемой старшим, – и через две недели все это. уже станет фактом, – об этом обещании Алина уже горько сожалела: на это она никогда не должна была соглашаться. Леону через полтора месяца исполнится двадцать один год. Агате – да это просто смешно, – что же ей надо добавить еще к той свободе, которой она уже так вольно пользуется, даже сказать трудно...

Кто-то повернул ключ в замке. Вот она, дочка, в своих новых сапожках на каблуках.

– Ну и ну! – с восхищением молвила Алина.

– Не так уж плохи, а? – спросила Агата, вертя ножкой то так, то эдак. Она соизволила даже объяснить:

– Купила их на свой выигрыш.

Напустить туману, ляпнуть что-нибудь наспех придуманное – это иногда помогает и даже кажется правдоподобным. Пусть лотерея помогла дочке – что ж, Алина хотела поверить в это, хотя у Агаты не хватило бы пальцев пересчитать своих ласковых дружков. Нежная девочка сидела рядом с мамой, терлась щекой о щеку, окутывала ее ароматом своих духов. Духи тоже удалось распознать скорее, чем того, кто их подарил.

– А, это «Воздух времени», – сказала, принюхиваясь, Алина. – И духи тоже куплены на выигрыш от лотереи? Или же из кармана того господина, который только что целовал тебя на улице? Извини, но я шла мимо и видела.

Вряд ли мамаша Ребюсто принесла бы свои извинения двадцать пять лет тому назад, если бы подглядела на улице, как мадемуазель Ребюсто целуется! Но времена меняются. И матери меняются. И дочки тоже. Чего можно было ждать сейчас от Агаты? Что она покраснеет? Нет, это уже старомодно. Все еще ласково прижимаясь к матери, Агата улыбается, но глаза цвета лаванды стали очень, очень настороженными.

– Ты меня видела с Эдмоном?

– Мне он показался весьма солидным, – заметила Алина.

И покраснела она, мать. Сие прилагательное, некогда так высоко ценимое в семьях, неужели и оно изменило свой смысл?

– Конечно, он уже не мальчик! – сказала Агата с особой интонацией.

– Вот это меня и настораживает, – проговорила мать.

Но Агата громко засмеялась и – Благодарю тебя, боже мой, благодарю, даже если это кажется безнравственным! – избавила мать от произнесения столь почтенного, но вместе с тем отвратительного слова, раздраженно выкрикнув:

– А чего же ты так боишься? Что я выскочу замуж? Вот еще, хватит нам твоих удач в супружеском счастье! Никакого желания нет! Любовь – да, не буду зарекаться, я такая, как все, но останусь себе хозяйкой, свободной!

Агата поднялась, а мать продолжала сидеть, восхищенная и негодующая. Пусть во времена ее юности такие выходки вызывали проклятия, теперь же – чуть ли не благословение, но, радуясь этому, она все же не могла совсем отрешиться от тревоги: Есть ли у меня право, желая добра дочери, сказать ей: лучше иметь любовника, чем мужа?

Агата шептала:

– Что касается Эдмона, то я должна тебе сказать...

Она колебалась и все еще посматривала на Алину, а та и не пыталась ее подбодрить. Бывают ситуации, которые можно разделить только молчанием.

Но когда Агата, трижды обернувшись, чтобы взглянуть через плечо на мать, трижды увидев лишь ее затылок, ушла к себе в комнату, Алину снова начало лихорадить. Иногда интуиция может подвести. А если Агата хотела сказать ей что-нибудь другое? Для одних связь – развлечение. Для других – любовь. И тогда любовники отбирают дочерей не хуже, чем претенденты на законный брак. Иначе где же предполагается ставить этот диван-кровать, днем – диван, ночью – кровать? Уж конечно, не в материнском доме.

Есть тысячи мелких способов отомстить: было уже ясно, что Алина опоздает и ей доставит удовольствие вынудить Луи извиняться перед патроном, который весьма неохотно отпускает своих подчиненных в рабочие часы. Луи уже отложил на двадцать минут одну деловую встречу, и вот у него осталось только десять минут, а надо все сидеть, изнывать от тоски на этом колченогом стуле, в этой прокуренной комнате, которую так задымили старший секретарь суда, любитель самокруток из дешевого табака, и его помощник – любитель трубки, окопавшиеся за четырьмя так плотно сдвинутыми друг к другу пюпитрами, из которых два были не заняты, что они образовали самую настоящую крепость, отделявшую тех, кто излагал свои дела, от тех, кто облекал изложенное в надлежащую форму. Остальная обстановка была в том же духе, и, хотя тут стоял неизбежный бюст Марианны, а напротив нее – генерала де Голля, уже вышедшего в отставку, но еще не замененного (его августейшая физиономия была засижена мухами), комната так сильно смахивала на провинциальную контору (папки, откуда вываливались бумаги, двери, с вылезшим из-под обивки войлоком), что трое посетителей почтительно осведомились, туда ли они попали, а уж потом начали выкладывать свои дела и различные относящиеся к ним бумажки. Инстанционный суд в районе чаще всего – только придаток полицейского комиссариата.