Керстин Гир - Мамы-мафия

– У маленьких детей часто бывает с желудком, – сказала я, точно как фрау Майер «через Y» и погладила Юлиуса по голове. – Мы не должны з-за этого смущаться.

– Э-э-э, гессенская свинка, – сказал Герхард Шрёдер. – А я хотел с ней выпить пива.

– Но задница что надо, – сказал вампир.

– Именно, – сказала я. Постепенно я стала беспокоиться. Может быть, Юлиус не только унаследовал мою реакцию на езду спиной и запах салями, но и поймал желудочно-кишечную инфекцию. На всякий случай ему надо было дать лекарство и уложить в постель.

Я стала изучать расписание. Наша электричка приходила через семь минут, это можно пережить.

Пенсионер, лысину которого прикрывала шапочка в жёлтый горошек, толкнул меня локтем под рёбра и недружелюбно сказал:

– Платформа 10, Гизела, и баста! Сколько тебе ещё надо смотреть в расписание?

К тому моменту я уже была в довольно раздражённом состоянии.

Я двинула пенсионеру локтем в пивной живот и ответила:

– Даже если ты мне сломаешь ребро, Карл-Хайнц, я поеду с платформы 11.

Пенсионер удивлённо уставился на меня. Я его не знала, но тут же поняла, что он относится к тому сорту людей, которые никогда не извиняются, а у супермаркетов паркуются на местах для инвалидов. За ним стояла очень толстая, маленькая женщина лет семидесяти, украшенная серебристым париком и розовыми очками в форме сердечек. Видимо, Гизела.

– Я здесь, Хайнрих, – сказала она тоненьким голосом и хлопнула пенсионера по плечу. Хайнрих. То есть с Карл-Хайнцем я почти угадала.

Хайнрих переводил взгляд туда-сюда от меня к серебристой Гизеле и чесал свою голову под дурацкой шапочкой. Затем он сказал:

– Я вас перепутал, это может случиться, разве нет?

Разве нет???

Я внимательнее посмотрела на Гизелу и очень понадеялась, что у Хайнриха катаракта, причём в запущенной стадии.

Подошла электричка и со вздохом распахнула свои двери.

– Мне плохо, – сказал Юлиус. К сожалению, Хайнрих не успел вовремя отпрыгнуть в сторону.

– Это может случиться, – сказала я.

Мы жили на втором этаже изящно модернизированной старой постройки. Если посмотреть на наши окна, невозможно предположить, что за ними скрывается квартира размером с футбольное поле. Мы с Лоренцем купили эту квартиру, когда Лоренца десять лет назад назначили прокурором. То есть её купил Лоренц, я просто въехала вместе с ним.

Лоренц был на семь лет старше меня. Когда мы познакомились, мне было двадцать, я второй семестр училась на факультете психологии и всё ещё чувствовала себя потерянной в большом городе. Меня пугали прежде всего электрички и метро. С того момента, как я заблудилась на пути к однокурснице, где собиралась группа студентов для совместной учёбы, и оказалась без бумажника в таинственном месте по названию Цюльпих-Ульпених, я начала передвигаться только на велосипеде, причём не важно, на какое расстояние. Я хорошо ездила на велосипеде. Я родилась и выросла на острове Пеллворм в Северном море. Мои родители держали там крестьянское хозяйство – преимущественно коров молочной породы. Собственно говоря, я должна была родиться мальчиком и позднее взять хозяйство в свои руки. С девочкой мои родители по сей день не знали, что делать.

– Конечно, тем не менее мы тебя любим, Констанца, – так всегда говорит мой отец, но когда через три года после меня родился мой брат, они, как я думаю, серьёзно задумались о том, чтобы отдать лишнего ребёнка, то есть меня, на удочерение. Когда я это говорю моим родителям – а иногда я говорю им это и по сей день, – они только закатывают глаза и отвечают, что это типичные девчоночьи штучки и что я должна наконец стать взрослой.

То, что мне досталось учебное место именно в Кёльне, моим родителям тоже не понравилось. Они считали, что я ещё не созрела для большого города. К сожалению, они оказались правы. Я бы охотнее поехала в Гамбург, он был ближе к дому, и его общественный транспорт был лучше организован. Жители прирейнских областей, по моему опыту, и вполовину не так открыты и сердечны, как о них принято думать: оказаться без копейки в Цюльпих-Ульпенихе было небольшим удовольствием. Никто не хотел одолжить мне свой велосипед или дать денег на обратную дорогу или позволить поговорить по телефону. Ни следа рейнской сердечности. Таксист, который отвёз меня в конце концов домой, был турок по происхождению.

Как уже было сказано, мне было трудно привыкнуть к жизни в Кёльне. Я выглядела очень по-фризски, высокая, светловолосая и долговязая, с огромными руками и ногами. Я носила очки в металлической оправе, обкусывала ногти и при волнении заикалась. Чтобы выглядеть ниже ростом, я сутулилась, и по этой же причине я привыкла к шаркающей походке. Чтобы отметить начало новой жизни и продемонстрировать мой статус взрослого человека, я первым делом пошла в Кёльне в парикмахерскую, где мне отрезали метровую косу и сделали, по их собственным словам, «крутую короткую стрижку». Но стрижка не была крутой, я по сей день не уверена, была ли это вообще стрижка. Она не бросалась в глаза и отлично подходила к моим шмоткам, в основном серым и тёмно-синим. Я носила джинсы с мешкообразнымии свитерами, удобные ортопедические туфли и не пользовалась косметикой. С такой одеждой я отлично вписывалась в рамки семинара по психологии. Чтобы ещё больше усилить моё чувство сопричастности, я завела неудачный роман с одним парнем из нашего общежития, Яном Крёлльманом. Из-за ложного стыда я не рассказала Яну, что он у меня первый, и это было не очень хорошим базисом для наших отношений. Я была такой робкой и зажатой, что Ян мог меня видеть голой только тогда, когда в помещении было хоть глаз выколи – то есть практически никогда. Он довольно скоро начал обманывать меня с подругой ещё одной девушки из общежития, у которой, как он говорил, более удобная постель. Но поскольку они занимались этим не только в постели, но и на ковре в прихожей, в ванной и на кухонном столе, то я сильно подозревала, что она имеет передо мной преимущества не только в кровати. Из страха наткнуться на них я почти не высовывала носа из своей комнаты и проводила невообразимо много времени в университетской библиотеке. Тот факт, что ещё один парень из общаги упорно предлагал мне себя в качестве заместителя Яна, не упрощало дела, тем более что этот парень был на голову ниже меня, и от него довольно неприятно пахло. Я уже почти решилась завязать с учёбой и вернуться на Пеллворм, чтобы до конца жизни доить коров. По счастью, именно в этот момент я познакомилась с Лоренцем и передумала.

Я совершенно романтично наехала на Лоренца велосипедом. Он стоял прямо на велосипедной дорожке. До последнего мгновения я думала, что он отпрыгнет в сторону, тем более что я трезвонила как сумасшедшая и делала отгоняющие движения рукой, и кроме того, я громко ругалась по поводу невежественных пешеходов на велосипедных дорожках. Но Лоренц так углубился в свои бумаги, что он меня не видел и не слышал. Я в последнее мгновение свернула на пешеходную зону, но столкнулась там с другим велосипедистом, который тоже хотел объехать Лоренца. Мы столкнулись все втроём, было довольно много шума, и нам понадобилось время, чтобы разделить наши части тела и велосипеды. Чудо, что никто серьёзно не пострадал, не считая моих ссадин. Лоренц почти сразу же любезно признал, что это он виноват в нашем столкновении. Он подождал, пока второй велосипедист не уедет, и пригласил меня в ресторан. Сейчас я думаю, что он пригласил меня чисто случайно: если бы второй велосипедист был женщиной и лучше выглядел, чем я, то Лоренц сейчас был бы женат на ней. Потому что он в то время решил связать себя серьёзными узами, а если уж Лоренц что-то решал, то его уже нельзя было сбить с избранного пути. Он был честолюбивый молодой стажёр-юрист с точно определёнными планами на будущее, и мне он казался даром Божьим. Ян Крёлльман был никем по сравнению с Лоренцем Вишневски, мне это сразу стало ясно.