Чарльз Сноу - Дело

— Нет, насколько я припоминаю.

— Но вы же должны помнить, советовались или нет?

— Нет.

— У вас никогда не было в мыслях возбудить дело о незаконном увольнении?

— Нет!

— Это заставляет меня думать, что у вас не было желания отвечать перед судом?

Говард сидел, уперев злобный взгляд в стол. Я взглянул на Кроуфорда: я хотел было протестовать, но затем решил, что, пожалуй, этим только напорчу.

— Я думал, — ответил наконец Говард, — что колледж объективно разберется в моем деле.

— Вы думали, что они могут посчитать улики против вас недостаточными?

— Я говорю вам, — сказал Говард неестественным, скрипучим голосом, — что я не хотел трепать имя колледжа по судам.

Для меня это явилось полнейшей неожиданностью. Когда мы с Мартином добивались от него ответа, этого он нам никогда не говорил. Неужели сейчас он говорил искренне или хотя бы отчасти искренне? Даже мне казалось, что его слова звучат неправдоподобно.

— В обстоятельствах, о которых мы узнали от вас, — сказал Доуссон-Хилл, — безусловно, никому из нас не пришло бы в голову проявить такое великодушие.

— Я не хотел трепать имя колледжа по судам.

— Простите, но неужели вы действительно такой уж ревностный почитатель основ? У меня, наоборот, создалось впечатление, что вы уважаете существующие основы меньше, чем большинство из нас.

Впервые в этот день Говард заговорил с жаром:

— Я меньше, чем большинство из вас, уважаю существующее общество, если вы это хотите сказать. Оно умирает естественной смертью, и никто из вас даже не отдает себе отчета, с какой быстротой. Но это не означает, что я не уважаю некоторых его основ. Что касается этого университета и этого колледжа — я уверен, что они будут существовать еще долго после того, как от всей системы, которую вы усердно стараетесь поддержать, не останется и следа, кроме разве нескольких насмешливых замечаний в учебниках истории.

Найтингэйл прошептал что-то Брауну. Кроуфорд, нисколько не задетый этим воинственным выпадом, внезапно оживился и приготовился было вступить в спор, но Доуссон-Хилл снова ринулся в бой:

— Да, кстати, ваша интересная позиция в отношении, — вы, кажется, назвали его существующим обществом, не так ли? — наводит меня на мысль задать вам еще один вопрос. Какие, собственно, отношения существовали между вами и профессором Пелэретом?

— Хорошие.

— Но из ваших слов у меня создалось впечатление, что отношения ваши были несколько более близкими, чем те, что обычно бывают между весьма прославленным профессором и — прошу извинить меня — никак еще не проявившим себя молодым аспирантом. Иными словами, вы пытались создать у нас впечатление, что он постоянно забегал в ваш кабинет, делился с вами результатами своих опытов и так далее, как будто вы были равноправными сотрудниками. И вы считаете, что это звучит правдоподобно?

— Так оно было на самом деле.

— Но не могли бы вы указать нам какую-нибудь причину, которая заставила бы нас поверить в правдоподобность этого? Разве вы не давали профессору Пелэрету достаточных поводов для того, чтобы он был с вами, наоборот, менее близок, чем с другими аспирантами?

— Не знаю.

— Но вы должны знать. Ведь ни для кого не секрет, что профессор Пелэрет был, как говорится, консерватором до мозга костей?

— Консерватором он, конечно, был.

— Это факт? И активным консерватором?

— Если хотите, да.

— Разве он не просил вас прекратить открытую политическую деятельность, пока вы работаете в его лаборатории?

— Что-то в этом роде он говорил.

— И что вы на это ответили?

— Я сказал, что сделать этого не могу.

— Разве он не протестовал, когда вы выступали в поддержку организации, именовавшейся, насколько я знаю, «фронтом»? «Всемирный ученый совет мира», кажется, так она красноречиво называлась?

— Полагаю, что протестовал.

— Вы должны знать. Разве он не предъявил вам ультиматум, что, если вы еще хотя бы раз выступите в подобного рода организации, вам придется оставить работу в его лаборатории?

— Я не назвал бы это ультиматумом.

— Но по существу это так?

— Доля правды в этом есть.

— Так как же увязать все это с той картиной — картиной очень трогательной, должен сказать — безоблачной дружбы профессора с учеником, на которой, по-видимому, зиждятся все ваши объяснения.

Говард уставился в пространство. Доуссон-Хилл продолжал:

— Пойдем дальше. На мой взгляд, как ни подходить к этому, ваши объяснения звучат совершенно нелогично. Если мы допустим хотя бы на минуту, что профессор Пелэрет действительно совершил нелепейший подлог, а также допустим реальность этой весьма трогательной картины — дружбы профессора с учеником, — тогда мы неизбежно должны будем прийти к выводу, что он Попросту дал вам свои экспериментальные данные, а вы преспокойно использовали их в своей диссертации и своих статьях, выдавая за собственные. Не так ли?

По-видимому, этот пункт тоже был подсказан Найтингэйлом. Довод был веский. С самого начала Фрэнсис и Мартин были неспокойны на этот счет.

— Во всех своих работах я ссылаюсь на источники.

— Но ведь это означало бы, что вы пользовались плодами его труда?

— Все интерпретации в диссертации мои собственные.

— И вы считаете, что такое поведение профессора Пелэрета или ваше, если уж на то пошло, может показаться правдоподобным?

— Говорю же, что так оно было на самом деле.

Доуссон-Хилл пригладил свои и без того гладкие волосы.

— Я вас недолго задержу, доктор Говард. Понимаю, что все это должно казаться вам достаточно скучным. Да и судьи провели утомительный день.

Было уже около пяти часов. Солнце, описывая свой круг, перешло на другую половину двора и теперь пробивалось в окно, находившееся за спиной Найтингэйла, и, пока Доуссон-Хилл задавал свои последние вопросы, он осторожно выскользнул из-за стола и опустил еще одну штору.

— Последний вопрос: когда ваш труд подвергся критике, советовались ли вы на этот счет с кем-нибудь из ваших коллег здесь? Советовались ли вы вообще с кем-нибудь?

— Нет.

— Вы ничего не предпринимали. Вы ни с кем не делились тем, что профессор Пелэрет имел обыкновение снабжать вас фотографиями. Вы не делились этим ни с кем, если я не ошибаюсь, в течение нескольких недель. Мистер Эллиот, — Доуссон-Хилл вежливо, чуть свысока улыбнулся мне, — не щадил усилий, чтобы доказать тут нам правдоподобность этого. Скажите же мне теперь, кажется ли это правдоподобным вам самому?

— Так оно и было.

— Благодарю вас, ректор. Больше вопросов к доктору Говарду у меня нет.

Доуссон-Хилл откинулся назад в кресле, элегантный, непринужденный, с таким видом, словно ничто в мире его не волновало и не тревожило.