Чарльз Сноу - Поиски

Моя первая работа принесла мне все, чего я желал. В три недели я написал статью, и через несколько месяцев, после длительной официальной процедуры представления и рецензирования, она появилась в «Трудах Королевского общества». Название работы было напечатано на плотной глянцевитой бумаге: «Структура кристаллов манганатов», А. Р. Майлз, физическая лаборатория, Королевский колледж, Лондон (представлена Н. Е. Остином, членом Королевского общества). Дальше читать мне уже не хотелось. Я помню также, с каким удовольствием я дарил своим друзьям переплетенные в зеленую обложку оттиски и делал на них дарственные надписи.

Эта работа принесла мне даже большую известность и уважение, чем я рассчитывал. Тремлин, который по традиции имел некоторые права на соавторство, был щедр на шутливые поздравления и вопреки своему обыкновению постарался, чтобы со статьей еще до ее опубликования ознакомились известные кристаллографы. Один из них даже не счел для себя за труд написать мне письмо и поздравить. Я показал это письмо Остину, который уже был убежден, что с самого начала считал мою работу весьма важной и существенной.

Он предложил мне стипендию в двести пятьдесят фунтов в год. Хотя я мечтал вскоре перебраться в Кембридж, я знал, что моя большая научная работа должна начаться в Королевском колледже, ибо здесь у меня все было на ходу, а в Кембридже мне пришлось бы заново монтировать установку. У меня не было другого выхода, кроме как остаться.

Обо мне стали говорить, как о блестящем молодом ученом. Меня избрали в студенческий научный клуб. Университетский колледж просил меня выступить в их научном обществе. От нескольких преподавателей я получил приглашение на обед. Впервые я был приглашен и к Остинам и пошел без особой охоты. Это случилось в конце июня, вскоре после того, как я окончательно завершил свою работу. Я чувствовал страшную усталость, больше, чем когда работал по десять-одиннадцать часов в день. Однажды утром, бреясь, я расстроился, неожиданно заметив, какой я стал бледный. Тогда я решил устроить себе отдых — забросить все на свете и две недели только смотреть матчи в крикет. Приглашение миссис Остин пришлось как раз на воскресенье — первый день матча между командой моего графства и Миддлсексом.

Я отправился в Кенсингтон в дурном настроении. Миссис Остин обладала пронзительным голосом, который, казалось, не переставал звучать даже в перерыве между словами, ее гостиная была заполнена фотографиями Остина в качестве лауреата Нобелевской премии, переплетенными томами его научных трудов, полными собраниями сочинений госпожи Гаскелл, Холла Кейна, Голсуорси и Идена Филлпота.

Все это действовало угнетающе. Кроме меня, присутствовали преподаватель средних лет с женой, который смотрел в рот Остину, и изможденный молодой человек, нервно ухаживавший за дочерью Остинов. Ее я встречал раньше на чае в колледже, у нее были лошадиные зубы, и она интересовалась путешествиями.

Через окно я видел, как солнечный свет играет в листьях каштана. Я обсуждал с миссис Остин вопрос о желательности выделить в колледже комнаты для чтения газет. Судя по всему, ее очень волновал тот факт, что молодежь имеет возможность читать крайне левые журналы.

Потом доложили о новом госте, и я увидел Одри в первый раз за много месяцев. Пока она шла от двери до кресла миссис Остин, я заметил, что в ней уже нет той детской неуклюжести, которая мне запомнилась, она двигалась легко, широким и свободным шагом.

За ленчем, сидя друг против друга, мы переглядывались и улыбались. В глазах у нее была легкая косинка, и это придавало им удивительную глубину и блеск. Меня удивило, как я не заметил этого раньше. Я с удовольствием смотрел на нее, мне нравилась ее скромная, но изящная шляпка, из-под которой чуть выглядывали ее рыжие волосы, нравилось, как спокойно слушала она рассуждения Остина о прогрессе женского образования. Рассуждения эти были скучными и неточными, насколько я мог судить, когда миссис Остин давала мне возможность прислушаться. Я вспомнил, как в последний раз видел эту девушку на вечеринке — Шерифф и вызывающе скромная Мона, бледный от ревности Хант, и мы с Одри, беседующие в желтом свете утренней зари. Мне захотелось напомнить ей об этом. Выбрав паузу в разговоре, я спросил ее:

— Как поживает ваша подруга Мона, не помню ее фамилии?

— Приблизительно так же, как и тогда, когда вы ее видели, — сказала Одри.

Я понял, что ее тоже насмешила разница между той и этой встречами. Я улыбнулся от удовольствия.

Миссис Остин, передохнув, вновь заговорила, на этот раз о трудностях жизни профессорской жены в Мельбурне.

— Австралийцы просто не понимают светских отношений, мистер Майлз. Они гостеприимны, очень гостеприимны, но их нужно знать. Представляете, в Мельбурне я оставляла визитные карточки многим людям, и, — она сделала паузу, — и они решительно не знали, что с ними делать.

— Подумать только, — сказал я.

Я пытался догадаться, почему Одри оказалась приглашена на этот ленч. Присутствие благоговейно трепещущего преподавателя было понятно, нервный молодой человек, я полагал, предназначен для мисс Остин, но Одри была всего лишь студенткой второго курса и, насколько я знал, ничем себя не прославила. Только позже я обнаружил, что она племянница их друзей.

Остин продолжал вещать:

— Университеты в наше время будут все более и более специализироваться. Мы сконцентрируем свое внимание на научно-исследовательской работе в нескольких центрах. Молодые ученые будут идти к Резерфорду в Кембридж или сюда ко мне, а более мелкие университеты прекратят свое существование в качестве исследовательских институтов. Наш друг Майлз, присутствующий здесь, начиная свою исследовательскую работу, должен был или уйти в Кембридж, или остаться у меня. Третьего выхода у него не было.

Я заметил, как вспыхнули искорками глаза Одри, прежде чем она опустила их к своей тарелке.

После завтрака Остин присоединил свое бормотание к пронзительному голосу жены, и они дуэтом принялись воспевать Муссолини (это было вскоре после похода на Рим), английские университеты, средние школы, лорда Биркенхеда, английскую семью и Томаса Харди и осуждать Ленина, совместное обучение, мистера Рамсея Макдональда и современную литературу. Они не спорили, только миссис Остин время от времени вставляла свое «безусловно».

— Безусловно, — говорила она, — Хаксли читать невозможно. («Шутовской хоровод» как раз завоевывал в это время известность.)

После этого заявления я понял, что настал удобный момент, поспешно поблагодарил миссис Остин и удалился. Я стоял перед домом, стараясь сообразить, как скорее попасть в Лондон, когда вышла Одри.