Чарльз Сноу - Поиски

— Для чего?

— Взять себя в руки. Если ты каждый день будешь говорить себе: «Я должен стать более человечным, я должен стать более человечным», — все пойдет иначе. Просто держи всегда эту мысль в голове и, когда появится искушение, отбрось его. Сосредоточься и старайся быть более человечным. Не отмахивайся от этого. Это, наверно, будет трудно. Потребуются жертвы и внутренняя дисциплина. Но если ты будешь очень стараться, ты победишь.

Его манера по-прежнему забавляла меня. Хант улыбался.

— Я верю в тебя. Даже сейчас, — сказал Шерифф.

Шерифф выпил уже достаточно, чтобы прийти в возбужденное состояние, я тоже был слегка на взводе. Это была странная встреча. Шерифф теперь дурачился не так непосредственно, как когда-то. Теперь это была бравада, своего рода защита от тревоги, от опустошенности, которые временами прорывались наружу. В прошлом он старался играть роль душевного, свойского парня, теперь он почти смирился с обликом, более близким к истинному (но не вполне, конечно). Теперь он старался изобразить себя перед самим собой и перед нами весельчаком, принимающим жизнь такой, как она есть, умеющим любить и смеяться. Он играл свою роль с воодушевлением, и рядом с ним медлительность Ханта вызывала раздражение, его спокойствие становилось скучным, и я поймал себя на том, что все свои реплики я обращал к Шериффу.

Позже в ресторан вошла молодая женщина и села у окна напротив нас. Я заметил, что взгляд Шериффа несколько раз упорно останавливался на ней, его небольшой яркий рот полуоткрылся.

— Интересная женщина, — сказал он, — клянусь вам, интересная женщина!

Она вытащила сигарету и стала искать спички. Шерифф тут же вскочил со своего места и зажег для нее спичку.

— Разрешите? — услышали мы его голос. — Ну, конечно, вы разрешите.

Он сел рядом с ней, и я мог видеть его улыбающийся рот. Он что-то быстро говорил, и глаза его смеялись ей. Я услышал ее протяжное и кокетливое, протестующее «нет». Он заговорил еще быстрее, она рассмеялась, и он присоединился. Вскоре они вместе вышли из зала.

— Подумай, как приятно провел бы ты время, — сказал Хант, — если бы был таким, как он.

— Между прочим, — продолжал Хант, — ты помнишь Мону, я тебе однажды рассказывал о ней?

— Конечно, помню, — ответил я.

— Она вышла замуж в начале этого года, — рот у Ханта скривился, — за банковского клерка в городе, где она выросла.

Что я мог ему сказать? Для Ханта это был конец. Десять лет неразделенной любви к женщине глупой, испорченной, чья привлекательность, как он сказал мне, пропала с годами. Женщина, в которой не было ничего, кроме того, что он любил ее. Она ничего ему не дала, теперь она ушла, и все кончилось.

— Они встретили Шериффов не так давно. Она написала мне, — добавил Хант.

И тут я понял, что еще и теперь не все кончено. Он все еще был привязан к ней, и ему хотелось сообщить мне, что он имеет от нее весточку, только для того, чтобы сказать об этом, чтобы воскресить в себе на момент ощущение близости к ней.

— Я думаю, что, когда Шерифф встретился с ней, — бесстрастно сказал Хант, — он похлопал ее по животу и поцеловал за дверью. Если он вообще обратил на нее внимание.

Я промолчал.

Вскоре вернулся Шерифф, несколько обескураженный.

— У нее есть муж, — он наполнил свой бокал. — И он будет дома сегодня и завтра. Черт бы его побрал. Интересно, что он собой представляет. Что-нибудь с ним не в порядке, иначе она не так жаждала бы любви.

— Ты в этом уверен? — спросил Хант.

— Я бываю прав в девяти случаях из десяти, — сказал Шерифф, — а в десятом случае получаю пощечину. Ну, ладно! Она училась в бедфордском колледже, и у нее духовные запросы. И очень большие. Эти запросы, наверно, здорово досаждают окружающим. Но, — он улыбнулся поверх своего бокала, — она дала мне свой адрес. Я похож на собаку, зарывающую кости. Приятно думать, что у тебя есть кое-что про черный день.

— Надеюсь, что ты в конце концов воспользуешься этими адресами и получишь удовольствие, — сказал Хант.

— Ты думаешь, я целую им руки?

Я удивился, я ведь знал, что он отнюдь не страстный любовник.

Ночь была теплая, вино тоже повышало температуру. Мы с Шериффом прикончили последнюю бутылку.

— Когда я вспоминаю, как мы втроем пили много лет назад, — начал Шерифф, глаза его блестели, лицо раскраснелось, — я с трудом могу представить, чтобы Хант выпил хоть один стакан.

— Увы, — улыбнулся Хант.

— Как вспомню наши застольные беседы… Черт возьми, до чего же мы были целомудренны, до чего… напыщенно целомудренны!

— Клянусь всеми звездами нашей галактики! — Он рассмеялся. — Мы знали все о половой жизни, мы разговаривали о половой жизни, и мы ничего не предпринимали в этом плане, пока нам не исполнилось по двадцать два. Но я нормальный человек, а не то, что называется заторможенный. У меня есть все основания предполагать, что Артур тоже сравнительно нормальный мужчина. И напротив, я ничего не могу сказать о Ханте. Кроме того, что он бросил пить. А это может быть дурным признаком.

— Возможно, — сказал Хант, — хотя я в те дни не был целомудрен. И уже задолго до этого.

Шерифф в изумлении открыл рот.

— Неужели вы не знали? — спросил Хант.

— Иногда я подозревал, — сказал я, — но я не был ни в чем уверен.

Даже теперь было трудно сочетать это с любовью к Моне, с его застенчивостью перед женщинами.

— Да, это правда, — сказал он. Он, конечно, сразу понял мои сомнения. Удивительной способностью проникать в чужие мысли обладал этот тугодум. — Я не школьник, и я не нахожу нужным гордиться своими успехами. — Он глянул на Шериффа. — Если когда-то что-то и было, это не имело большого значения.

— Понимаете, — добавил он, — я всегда платил за свои ночи. У меня никогда не было женщины, которой бы я не платил. Но начал я задолго до того, как познакомился с вами обоими. Когда мне было лет восемнадцать. И так шло годами. Иногда это бывает и сейчас, но теперь не часто. Вероятно, это и помешало мне найти что-либо более стоящее. То, что я хотел.

Он говорил намеренно небрежно.

— Я обычно думал, что так получилось, потому что я всегда спал с женщинами без любви и мне было трудно представить себе любовь и половую жизнь вместе. Когда я влюбился, я не мог спать с ней, я не знал, как заговорить об этом, сама мысль вызывала у меня отвращение. Это звучит глупо, но мне это всегда мешало.

— Ты хочешь сказать, что ты делил женщин на две категории. На тех, которые соглашаются, и тех, которые не соглашаются. Вторая категория относится к среднему классу и выше, — торопливо заговорил Шерифф. — Ты просто великолепный экземпляр викторианской эпохи.

— Называй как хочешь, — сказал Хант, — но я не специально это придумал, и это помешало мне иметь кое-что получше.