Чарльз Сноу - Поиски

Но действительно, какой успех! Это больше похоже на тебя, чем на него. Константин на прошлой неделе приезжал обсудить какие-то вопросы. Он совершенно очарователен. Вечером мы немного выпили, чтобы отпраздновать это событие, и Константин с рассеянным видом довольно долго держал мою руку, причем произнес весьма проникновенную речь, в которой утверждал, что он не так часто приходит в гости, чтобы разговаривать с хозяйкой. Ты испытал бы сардоническое удовольствие, наблюдая за Чарльзом, как он, с одной стороны, нелепо ревновал, а с другой — боялся испортить себе карьеру. Карьера одержала верх. Как-нибудь я еще раз встречусь с Константином.

Посылаю тебе один из оттисков статьи Чарльза, мы их только что получили. Не сообщай ему, что я написала тебе…»

Я торопливо прочитал оттиск. Он послал сообщение о своем открытии в виде письма в «Джорнел оф кемикл физикс» в Америке; меня это удивило, потому что, хотя американские журналы гораздо более оперативны, англичане обычно помещают свои научные сообщения в журнал «Нейче». Я дважды прочитал сообщение Шериффа. Оно было ясным, четким и логичным, факты вели к одному выводу, и вывод этот был очень важен. Константин предвидел это.

На минуту меня охватила радость, Шерифф стал хорошим ученым, и это главное, за ним всегда водились странности в поведении, но это была первоклассная работа и он вполне реабилитировал себя.

Потом я прочитал оттиск еще раз. Его исследование, как я уже говорил ему, перекликалось с одной моей старой, заброшенной темой. Память моя заработала. Я пошел в комнату, где Рут собрала все мои бумаги. Там в одном из углов хранились записи опытов. Вскоре я нашел то, что искал. Я вытащил их на свет, сказал Рут, что меня заинтересовали кое-какие моменты в работе Шериффа, и уединился в дальнем углу террасы.

Там я стал сравнивать результаты Шериффа со своими. На каком-то этапе наши результаты должны были совпасть, между тем они оказывались разительно непохожи. И именно в том месте, где я прервал исследования просто потому, что результаты опытов не укладывались ни в какую систему. Если Шерифф на этом этапе получил такие же результаты, какие он должен был получить, он тоже не смог бы двинуться дальше. Там не было решения, пока еще не было, и, возможно, его нельзя будет получить еще в течение многих лет. Однако результаты Шериффа были не те, что у меня, они были упрощены, подогнаны под те данные, которые вели к выводу поразительной красоты.

Здесь была ошибка. Я знал, что мои данные правильны: и мой помощник и я сам перепроверяли их множество раз. Это была очень удобная ошибка. Без нее Шерифф потерял бы впустую месяцы труда. Я задумался на минуту, представил себе, как производились эти опыты: Шерифф в своей комнате, следящий за движением столбика ртути в манометре, тщательно рассматривающий на свет серую пленку с черными точками, наблюдающий за движением светящегося пятна по шкале. Он должен был проделывать все это. Было невозможно совершить такую ошибку случайно. Это была преднамеренная ошибка. Когда я сказал себе это, у меня уже не было и тени сомнения. Это была преднамеренная ошибка. Он совершил самое большое преступление против науки (у меня в ушах до сих пор звучал голос Хэлма, деликатный и твердый).

Шерифф представил ряд ложных данных, исказил факты. Когда я это понял, я даже не был особенно удивлен. Я мог представить себе, как его быстрый, изобретательный и беспокойный ум решает стоящую перед ним дилемму. Он предпочел этот вариант по ряду причин: он требовал меньше труда, он произведет большее впечатление и обеспечит прямой путь к теплому местечку (мысль о кафедре в Лидсе могла прийти к нему значительно раньше). Ему-то эта тема казалась столь же надежной, как и предложенная мной. Но я не должен был об этом знать отчасти потому, что ему было немножко стыдно передо мной, отчасти потому, что я мог помешать ему. Поэтому, безопасности ради. Хенсмана, который сотрудничал с ним в этой работе, и Одри пришлось тоже ввести в заблуждение. Все это он проделал довольно легко. Поначалу тема шла хорошо. Он чувствовал, что может самостоятельно добиться успеха, кафедра в Лидсе была уже в руках.

Потом он подошел к тому этапу, когда каждый новый результат противоречил предшествующему, когда дальнейший путь исследования становился неясен, когда похоже было, что пути вперед вообще нет. Здесь Шерифф должен был заколебаться. С одной стороны, он потерял много месяцев работы, желанная цель отодвигалась на годы, ему предстояло прийти ко мне и признаться; с другой стороны, маячила соблазнительная возможность обмануть.

В этом был риск, но зато он все-таки мог обеспечить себе успех. Вряд ли его волновала этическая сторона подлога, но риск был велик. Ибо, если бы его разоблачили, это был бы конец. Он мог бы удержаться в качестве младшего преподавателя, но ни о какой карьере ученого он уже не мог бы мечтать.

В чем же заключался риск? Вероятность того, что кто-то повторит его опыты в ближайшее время, была очень мала. Выиграв несколько месяцев, он завоевывал положение, а сместить его было бы невозможно, даже если бы поползли слухи. И кроме того, уже получив кафедру, он сумел бы убедительно объяснить свою ошибку. Он проделал бы это гораздо изящнее, чем кто-либо другой. Оставался я, но он не знал, как далеко зашел я в разработке этой темы, не знал, что я получил изобличающие его результаты. И он принял меры предосторожности, чтобы я ничего не узнал до того, как он получит кафедру в Лидсе. После этого он заявился бы ко мне насмешливо покорный, виноватый и сказал бы мне, что это была одна из его милых шуток.

Он допустил только одну ошибку. Ему не пришло в голову, что Константин может сообщить мне. Это была слишком маловероятная возможность. Но, конечно, он должен был рассказать всю правду Одри. Она вынуждена была бы хранить все в тайне и лгать мне, сердясь, но защищая его. Но, видимо, его задевало ее высокое мнение обо мне, как ученом, и ему важно было сохранить видимость успеха в ее глазах. Его, конечно, возмущала ее снисходительная любовь к нему, и он решил воспользоваться случаем и поднять свои акции. И ему удалось это довольно успешно в отношении Одри: она оказалась настолько убеждена, что раскрыла мне всю историю.

За обедом я сказал Рут, что меня беспокоят некоторые пункты в письме. После этого я уселся на террасе и стал раздумывать, что же я должен предпринять. Все было ясно. Имелось опубликованное сообщение о научной работе, я знал, что оно содержит фактическую ошибку; мотивы, стоявшие за этой ошибкой, к делу не относились. В моих руках был материал, чтобы исправить эту ошибку; не сделав этого, я становился соучастником преступления.

Я подумал, что должен написать письмо в журнал, где опубликовано сообщение Шериффа. Это будет несколько менее заметно, чем если написать в «Нейче», Я начал набрасывать черновик письма. Прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз писал научные статьи, и мне показалось удивительно трудным справляться с неуклюжей условной научной прозой. Я написал, что некоторое время назад я работал над вопросом, близким к тому, который описал Шерифф. Некоторые эксперименты в точности повторяют мои, но результаты моих опытов не совпадают с результатами Шериффа. Я не публиковал своих результатов, потому что до сих пор не мог дать им никакого истолкования; если сравнить их с результатами Шериффа, то вывод, который он делает, окажется совершенно несостоятельным. Письмо было очень лаконичное, и я тщательно проследил, чтобы оно было объективным по тону.