Нариман Джумаев - Огонь войны (Повести)

— Верно папаша говорит, — подхватил веснушчатый — тот, что спорил недавно с Каджаром.

Теперь у него была немецкая винтовка, и он прижимал ее так, будто родное дитя.

— А куда отходить? — спокойно спросил Каджар. — В поле нас, как сусликов, перехлопают.

— Так что ж, пропадать теперь здесь?

Они сидели, прислонившись спинами к бревнам. Только Кемал смотрел в ту сторону завала, туда, куда отступили немцы.

Каджар спросил его:

— Не видать?

Кемал молча покрутил головой.

— Ну, вот что, — Каджар обвел сидящих тяжелым взглядом. — Мы теперь не шатия-братия, а воинская часть в окружении. Меня союз военнопленных назначил командиром группы. До соединения с нашими регулярными войсками, разумеется. Так вот, прежде всего я требую дисциплины. Настоящей, армейской. Объясняю обстановку. Группа окружена фашистами. Нам остается только одно — принять бой. И лучше всего это сделать здесь, в лесу, который даст нам больше преимущества. Без боя нам не вырваться, это факт. Приказываю: занять круговую оборону.

Где-то на другом краю леса раздались выстрелы — гулкие винтовочные и резкие автоматные. Потом оборвались внезапно, и стало так тихо, что люди услышали шорохи ветра в голых ветвях над головой.

Они успели обыскать, оттащить в сторону и завалить хворостом трупы убитых фолькштурмовиков, чтобы раньше времени не обнаружить место недавнего боя.

Каждый, кто имел теперь оружие, выбрал удобную позицию, замаскировался. У Никодима Арсентьевича винтовки не было, и Каджар зачислил его в резерв.

— Следите, если убьют кого, сразу же занимайте его место, — пояснил Каджар и пошутил. — Стрелять-то не разучились?

— Ну уж, — обиделся Никодим Арсентьевич, — скажешь тоже.

Немцы шли редкой цепью со стороны дороги. По их поджарым фигурам, по особой манере держать автоматы, по той спокойной деловитости, с которой шли они на поиск.

Каджар понял, что это настоящие солдаты. Они умело перебегали от дерева к дереву, постепенно растягиваясь вправо, видимо, хотели обойти бревна, за которыми укрылись беглецы.

«Да, этих на ура не возьмешь», — подумал Каджар и краем глаза глянул на товарищей. Он встретил горящий, нетерпеливый взгляд Кемала и подмигнул ему: ничего, мол, все в порядке.

— Остановите тех, что обходят, — негромко сказал Каджар, выбрал себе долговязого немца с тонким, горбатым, как у бабы-яги, носом, подвел под этот нос мушку и легко нажал на спуск.

И сразу справа и слева захлопали выстрелы.

Каджар видел, как повалился навзничь «его» немец, как упали еще трое. Остальные залегли и открыли огонь.

Плохо быть безоружным в бою. Никодим Арсентьевич лежал на сушняке у ног стрелявших. Сверху на него сыпались кусочки коры, отбитые пулями, рядом падали стреляные гильзы, пахнущие сожженным порохом, а он — странное дело — был почти спокоен. И сердце стучало ровно, и не щемило в груди, и мысли были ясными. Он снова ощущал себя солдатом, пусть временно безоружным, но знающим свою задачу, видящим врага, готовым сразиться с ним не на живот, а на смерть.

Немцы отползли назад, притаились. Стрельба постепенно стихла.

— Замышляют что-то, — раздумчиво сказал Каджар, вглядываясь в лесную просинь.

Где-то там, за опушкой, на дороге, урчали моторы, шли какие-то приготовления.

— А танки они на нас не двинут? — спросил веснушчатый и огляделся испуганными глазами. — Подавят, как тараканов.

Танковых частей поблизости нет, — сказал на всякий случай Каджар, хотя совсем не был в этом уверен. — А вот если фаустпатроны подвезут — жарко нам будет. Но ничего, ребята, двум смертям не бывать. Так, что ли, говорят?

Про себя он подумал: «Продержаться бы до темноты. Тогда и оружием разживемся, и уйти сможем. Но до захода солнца далековато еще»…

С наступлением темноты пойдем на прорыв, — сказал он. — Это приказ.

Никодим Арсентьевич с восхищением смотрел на Каджара. Вот ведь человек. Взял на себя командование в такой обстановке, не падает духом, смотрит весело. Выходит, у них и в лагере была своя организация, а он и не знал ничего, думал только о себе… Нет, теперь, что бы ни случилось, он не будет прежним, не может быть… В конце концов борцом быть даже легче… Эх, довелось бы эти три года пережить заново — все было бы по-другому…

— Идут, — взволнованно сказал Кемал, сказал тихо, но его услышали все.

Люди засуетились, стали выглядывать, стараясь определить, что ждет их на этот раз.

— Гранаты они могут бросать только с близкого расстояния, — сказал Каджар. — Так что следите.

Немцы поднялись по команде и, пригибаясь и прячась за деревья, молча побежали в атаку.

— Прицел держать, — приказал Каджар. — Огонь!

Залп был дружный. Немцы сразу же ответили. Автоматные очереди полоснули по штабелям бревен, за которыми залегли мстители. До, это были уже не беглецы, а войны, крепко державшие в руках оружие.

— Вести только прицельный огоиь! — крикнул Каджар. — Бей их, гадов!

В это время на левом фланге разорвалась граната. По донесшимся оттуда стонам Каджар понял, что есть пострадавшие.

— В резерве! — крикнул он. — Заменить выбывших!

И дал короткую очередь по солдату, который на мгновение показался из-за дерева. Тот выпустил автомат, схватился за грудь и рухнул.

Очевидно, немцы не ожидали такого отчаянного сопротивления. Оки сначала залегли, потом, постреливая, отошли назад.

Наступила передышка. Каджар, пригнувшись, побежал на левый фланг.

— Ну, как тут, что? — спросил он, не сразу разглядев раненых.

— Трое убитых, — ответил Никодим Арсентьевич, — да вот восьмерых тяжело…

Убитые лежали рядышком в стороне, прикрытые рваными шинелями. Раненые крепились, как могли.

Один, бледный, с впалыми щеками, заросшими седоватой щетиной, проговорил с трудом, словно оправдаться хотел:

— Он ее, гад, наверное, подержал малось… когда кольцо сдернул… вот и… едва долетела..

Видимо, ему совсем стало невмоготу, он закрыл глаза, скрипнул зубами и уже простонал, а не сказал:

— Худо мне, братцы… Не пожалейте патрона…

— И меня… ребята, — прохрипел второй, раненый в грудь. — Я сам… Только винтовку давайте… Не могу.

Каджар обвел долгим взглядом столпившихся вокруг бойцов, и они опустили глаза.

— Сколько у нас патронов?

Пересчитали, оказалось — восемьдесят два.

— Прости, браток, — хрипло застыдился раненый в грудь. — Потерплю как-нибудь… Пусть одной пулей больше будет…

— И меня тоже… простите, — со стоном выговорил тот, что завел разговор о смерти.

Каджар поднялся, выпрямился, сказал тихо:

— Эти пули не пропадут даром, товарищи.

И столько в этих словах было душевной боли, искренности, внутренней убежденности, что Никодим Арсентьевич весь потянулся к нему, как извечно тянутся слабые к сильным.