Катажина Грохоля - Хьюстон, у нас проблема

Я стою в коридоре, облокотившись на стену. По зеленому полу медленно шаркают домашние тапочки, ноги вообще не поднимаются, такой хлопающий звук, хлоп-хлоп-хлоп. И сопровождают их мужские ботинки, которые приспосабливают свой ритм к ритму зеленых тапок. Вот они проходят мимо меня. Я делаю глубокий вдох.

Как? Как мать могла мне не сказать?

Я чувствую, как меня захлестывает волна ярости. И что я не могу, просто не могу сейчас к ней войти, мне нужно успокоиться. Значит, она поэтому хотела, чтобы я поговорил с врачом, – чтобы я все это от него узнал, не от нее. А мне голову морочила своим дерьмовым заморышем!

Я поднимаю голову – коридор снова пуст, в дальнем конце кто-то идет в ванную.

Моя мать тяжело больна.

А я загубил ее собаку.

Солнце сквозь оконные стекла освещает тот конец коридора, где находится мини-салон со столиками, и ложится на пол светлыми большими пятнами, отчего пол становится уже не зеленым, а светло-золотистым.

Я должен вернуться к матери. Уладить все это. Операция так операция, пугаться будем потом.

Да почему же никто не звонит, что нашел этого паршивца?!! Псы же не пропадают бесследно. Псы теряются, а потом находятся.

Найти пса.

Купить продукты.

На этой неделе у меня техосмотр – это из самых важных дел.

Толстому надо еще раз позвонить.

И что-то сделать с Мартой.

Я делаю шаг в сторону палаты номер пять. Ноги у меня ватные. Перед палатой стоит профессор Зигмунт, надо же, а я его и не заметил, а он явно ждет меня.

– Мы не хотели, чтобы ты узнал все вот так… – говорит он.

Я молчу. Надо было мне эту новость вообще по электронной почте сообщить. Или смской. Мать, рак, пока, чмоки.

– Положение серьезное. И в связи с этим я хочу попросить тебя уделить мне немного времени, – продолжает профессор, а я, как осел, послушно киваю. – Тут внизу есть маленький бар, может быть, пойдем кофе выпьем?

И я снова киваю, соглашаясь.

Что я буду делать, если не найду этого чертова пса, что я ей скажу?

Что я скажу Марте?

Иду за ним молча, как баран на заклание. Я голоден и не хочу кофе, я смертельно голоден.

У нас проблема, Хьюстон. Много проблем!

– Съешь что-нибудь, Иеремиаш?

Мне не нравится, как он ко мне обращается.

– Честно говоря, да, пан профессор, с удовольствием.

– Тут есть комплексные обеды для персонала по восемь девяносто, а можно выбрать по меню, – он показывает на табличку над головой больничной барменши.

– Котлеты, пожалуйста! – кричит пани за стойкой. – И запеченная картошка один раз!

Я мог бы съесть свинину.

А когда съем, тогда подумаю, что мне делать.

Встаю в очередь, она демократичная – и врачи, и пациенты, и такие, как мы, не относящиеся ни к больным, ни к врачам. Хотя ближе мы все-таки к врачам, потому что от них больше зависит. От них зависит судьба наших больных. А вообще – я не знаю, к кому мы ближе.

– Булочка и чай два раза, заберите, пожалуйста! – кричит пани, а потом совсем другим, бархатным голосом обращается к стоящему перед нами мужчине: – Пан ординатор, рекомендую вам куриную грудку и свеколку, свежайшие и очень вкусные сегодня.

Мужчина перед нами машет рукой, что, вероятно, означает, что он согласен, потому что буфетчица кричит себе за спину:

– Де-воляй раз со свеклой! – и снова голос ее соблазнительно мягкий и шелковый: – Пан ординатор, компотик не желаете взять? Сейчас сезон фруктов, – она наливает ему из графина от души, аж переливается, и мужик половину до своего столика не доносит – расплескивает.

– Басенька, возьми тряпочку и вытри здесь! – командует буфетчица. – И компотику долей, а то мало осталось. Слушаю вас, – это она уже к нам обращается.

– Иеремиаш? – пан профессор касается моей руки.

– Свинину и салат из свежих овощей, – читаю я надпись над ее головой.

– Картошечку запеченную добавить, ломтиками, фри?

– Фри и воду без газа, – говорю я быстро и лезу за кошельком.

– Позволь, я заплачу, – профессор легонько, но очень настойчиво оттесняет меня в сторону. – Мне кофе и булочку. Сколько с меня?

Я беру воду, ищу глазами свободный столик – ага, вот там, около окна. Прохожу между столиками, сажусь и смотрю на профессора, который изящно маневрирует между столиками со своим кофе и булочкой.

Звонит телефон, я отвечаю.

– Это вы объявление давали? Я правильно звоню? – голос женский, пытливый.

Я весь обращаюсь в слух. Наконец-то!

– Да, да! Слушаю вас!

– Потому что я по поводу объявления.

– Да!

Профессор устраивается рядом со мной, я киваю головой, извиняясь.

– О какой собаке идет речь?

– Маленькая, – я буквально шепчу в телефон.

– Ага. А порода?

– Чихуахуа.

– А, тогда нет, потому что там ходит такой здоровый барбос… Ну ладно. До свидания.

Во взгляде пана Зигмунта светится вопрос, поэтому я чувствую себя обязанным объясниться:

– Подруга спрашивает, какой Геракл породы. Очень он ей нравится.

Я сам себе удивляюсь. Нет, правда, я просто загадка для самого себя. Таким идиотом я давно не выглядел и не был.

– Шницель в панировке и два кофе! – кричит буфетчица.

– Так о чем вы хотели поговорить?

Профессор кладет сахар в кофе и начинает мешать в левую сторону. Довольно долго он мешает. Марта говорила, что надо мешать всегда только вправо, потому что иначе ты отбираешь у напитков энергию. Но профессор об этом явно не догадывается.

– Дорогой Иеремиаш… – он поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. – Мы должны с тобой как-то разделить обязанности, потому что, как бы неприятно это ни звучало, этого требует ситуация…

Обязанности? С ним? Какие обязанности? Поиски пса?

Я жду, потому что он явно хочет мне что-то сообщить, а старших перебивать нельзя, у него и так получается не очень – хуже, чем у любого моего знакомого. Он всегда был каким-то… невыразительным. Так называемый «порядочный человек».

– Не знаю, знаешь ли ты, но твоя мать… у нее очень агрессивная опухоль. И что самое главное – лечение только начинается, – голос у него слегка подрагивает. – Операция – это только первый шаг. А лечение будет трудным и мучительным. Каждую неделю химия, если, конечно, твоя мать нормально перенесет первый курс. Потому что если нет…

– Свинина, салат, фри, пожалуйста! – кричит пани из-за стойки буфета.

Это моя порция. К счастью.

Я встаю и иду за своей едой. И очень хорошо – я как раз приду в себя.

По какому праву этот человек вмешивается в дела моей матери?!! Нельзя сказать, что он совсем чужой, – нет, я знаю, что они вместе играют в бридж уже много лет, но это ничего не значит! Его что, мать моя попросила?

Забираю свою, господи всемогущий, свинину, она сантиметра три в толщину, не больше, но пахнет как домашняя, и я чувствую, как слюна наполняет рот.