Аксель Сандемусе - Былое — это сон

Йенни не похожа на мою сестру, у них совершенно разный тип.

Странное чувство: я уже видел Йенни, не знаю где, но однажды темным вечером я видел ее через окно. То, что этого не могло быть в действительности, явствовало из самой картины: Йенни склонилась над креслом, а в кресле сидел я сам. Такого, разумеется, я не увидел бы, если б заглянул в окно.

Наши глаза встретились в зеркале, перед которым она стояла.

— Почему ты так странно на меня смотришь? — спросила она.

Я стал объяснять:

— Мне вдруг показалось, что я тебя уже видел. Ты стояла, наклонившись над кем-то, сидевшим в кресле у вас дома в Йорстаде. В руках ты держала… я понимаю, это звучит дико, но в руках ты держала длинную стеклянную трубочку.

Под глазами у нее выступили белые пятна. Глаза сделались большими и испуганными. Она проговорила заикаясь:

— Когда ты это видел?

— Никогда. Это сон или что-то в этом роде. Потому что в том кресле сидел я сам. Мне казалось, что всю сцену я вижу через окно. Я пришел к нашему дому, чтобы повидаться с сестрой, она умерла, ты знаешь. Я пришел повидаться с ней, но сначала подошел к окну. И вместо сестры увидел тебя.

Только теперь я заметил, что она вдруг изменилась в лице.

— А стеклянная трубочка? — спросила она. — Ведь я действительно держала ее в руках… а в кресле сидел Карл Манфред… я стояла и вертела в руках эту трубочку, такими трубочками подпирают цветы.

Я посмеялся над ней. Она снова отвернулась к зеркалу. Через секунду она сказала:

— Это было в тот вечер, когда убили Антона.

История становилась неприятной. Мне хотелось безобидно поболтать, но вдруг выплыло то, чего мы избегали касаться.

Джон, надеюсь, у тебя не создалось впечатления, что я слишком привязан к родным? Ну, разве что чуть-чуть. Ведь мне уже пятьдесят, прошло столько лет…

Я и не вспоминал о семье, пока не встретил Йенни в доме моих родителей. Мне все стало сразу гораздо ближе.

Теперь, когда на сетере прозвучало имя Карла, вся моя давняя жизнь, детство и юность, сразу встала в памяти, будто и не было всех лет, прожитых в Америке, я увидел в перспективе всю мою жизнь вплоть до той минуты, когда я прочел о человеке, убитом на пороге моего отчего дома.

Сейчас я один, и на сердце у меня тяжело. Почти весь день Йенни молчала, а к вечеру ушла в лес. Может, она ждала, что я тоже пойду с ней? Не знаю. Так же любила уходить и Мэри Брук. И всегда возвращалась притихшая. Я и тогда не знал, следовало ли мне ходить вместе с ней. Это были самые невеселые минуты в моей жизни. Хочешь помочь, но не знаешь, может, лучшая помощь — ни во что не вмешиваться. Сусанна тоже несколько раз так уходила.

Большой белый дом, луна — что это, сон о небесах?

Иногда мне кажется, что это сон про ад.

Почему Мэри исчезла? Разве я плохо к ней относился? Наверно, я совершил непростительную глупость, выпустив из рук самое лучшее, что у меня было? Мэри, Мэри!

Мне всегда делается тоскливо, когда я думаю о ней. Почему она меня бросила? Что я такого сделал? Чего я не сделал?

Только б не думать о ней и об этом белом доме. Она стоит передо мной бледная, как привидение.

Сусанна сказала:

— Гюннер ничего не понимает. Он так и не понял, что все началось, когда мы встретились с ним.

Я тогда подумал, что не такая уж я блестящая ему замена.

Мэри воспитывалась в монастырской школе в Новом Орлеане. Она рассказывала, что они мылись в бане в маленьких хорошеньких фартучках с бретельками и поясом, который завязывался на спине изящным бантом. Меня передернуло при мысли о таком целомудрии. Я бы не мог быть аббатисой.

Когда я вернусь в Сан-Франциско, я постараюсь найти тот белый дом с садом. Если он существует.

Был в Лос-Анджелесе один человек, который много лет выписывал фальшивые счета и подделывал подписи. В конце концов он не выдержал и сам на себя заявил. Целый год, пока длилась ревизия, он сидел в тюрьме. Газеты кричали о его дерзких миллионных махинациях.

В кассе оказались все деньги до последнего цента. Он все это проделывал, чтобы прикрыть то, чего никогда не делал.

Когда я в последний раз видел Мэри, на ней было узкое темное платье с белыми кружевными манжетами и воротничком. Такой я вижу ее и здесь, на сетере. Вижу на фоне окна ее чуть индейский профиль.

Мне запомнился один из самых прекрасных дней, проведенных с нею. Однажды в ноябре мы жили в домике на побережье, все отдыхающие уже разъехались. Днем мы бродили по широкому пляжу, море лениво лизало песок. К вечеру подул ветер, и ночью наш домик весь сотрясался от бури. Мы пили вино, и она рассказывала мне о своей матери, которая погибла во время волнений в Новом Орлеане.

Любил ли я Мэри? Во всяком случае, мне ее так не хватало, что я прибегнул к магии, и мне удалось вызвать ее образ. Она лежала рядом со мной и улыбалась. Оставалось только наклониться и поцеловать ее живые губы. Я наклонился, и мое лицо уткнулось в прохладную подушку.

Эти дни на сетере Йенни… сколько темных дней пережил я с тех пор! Однажды на Стортингсгатен я посторонился, уступая дорогу Гюннеру Гюннерсену. Он меня не заметил. Он был как ребенок, который только что перестал плакать. Видно, его что-то напугало, и он со страхом всматривался в прохожих. По его лицу я понял, что он уже давно так ходит по улицам и уже давно не спал. Еще я подумал, что надо бы сделать ему укол, чтобы он сутки пролежал в забытьи. Гюннер остановился, тупо уставившись в пространство. Немецкие солдаты, проходя, чуть не сбили его с ног, он уронил шляпу. Они засмеялись и прошли мимо, он наверняка даже не понял, что произошло. По улице шагала рота военных моряков, распевая «Wir fahren gegen Engelland» [18] «Мы идем на Англию» (нем.) — песня, популярная в гитлеровской Германии. . Они отняли и родину и счастье у всех норвежцев. А Гюннера вдобавок ограбили те, кому он больше всего доверял.

Странное дело, когда Йенни вернулась вчера вечером, она была тиха и добра, мы провели несколько приятных часов. Потом мы лежали и беседовали, пока не запела малиновка. Глухари еще токовали, но Йенни больше не хотелось охотиться. В первую ночь она побежала на охоту словно в угаре. Я задул лампу, в комнату вползло серое утро. Йенни все еще болтала. Последнее, о чем она спросила: не надумаю ли я отказаться от фабрики и поселиться в Норвегии. Мне не хотелось отвечать, и я подождал несколько минут, не заговорит ли она о другом. И вдруг увидел, что она спит.

Твоя мать, когда я знал ее, спала тихо, как ребенок.

Та, которую я любил, храпела.

Сегодня сюда на сетер крестьяне пригнали коней, овец и коров. Несколько меринов, которых выхолостили совсем недавно, все еще резвились, как молодые жеребцы. Овцы блеяли, коровы мычали, и неожиданно воздух наполнился жужжанием мух.

Нам пришлось воздвигнуть вокруг домика настоящее укрепление, чтобы сохранить покой в своем Ноевом ковчеге. Большую часть дня мы таскали еловые ветки и хворост и крепили ими слабые места.