Аксель Сандемусе - Былое — это сон

Бьёрн Люнд беседовал с Сусанной о правоте и неправоте:

— Я записываю те случаи, когда бываю прав на сто процентов. Коллекционирую эти редкие золотые крупицы. В такие дни я хожу с гордо поднятой головой и знаю, что мой противник — мошенник. У меня нет необходимости предпринимать что-либо против него. Я не защищаюсь, не жалуюсь. А только задираю нос. Другое дело, когда не прав я, целиком или частично, или когда мы оба не правы. Тогда я сообщаю о нем в полицию.

Он достал сигары и одну дал Трюггве. Гюннер сделал быстрое, едва уловимое движение, но не вмешался. Трюггве сидел и крутил сигару, пока не сломал. Она упала на пол, он даже не заметил этого и продолжал сидеть, как прежде. Может, я слишком много выпил, но мне показалось, что не случайно его обезьяньи пальцы сломали сигару и выронили ее на пол.

Покидая кафе, и Бьёрн Люнд и я не совсем отчетливо понимали, что происходит. Ночь была светлая, и на улицах было еще много народу. Гюннер, Сусанна и Трюггве уехали на такси, — Сусанне хотелось прихватить еще кого-нибудь, чтобы дома продолжить вечер, но Йенни реагировала так, что Сусанна прикусила язык. Мы едва попрощались, и Гюннерсены укатили.

Бьёрн Люнд и Тора дурачились за кустами, но Йенни вытащила их оттуда.

— Джон, ты, конечно, проводишь Тору домой? — спросила она, думая, что ее голос звучит ласково, но твердо, на самом деле он дрожал от волнения.

И, вскочив в автомобиль к отцу, Йенни захлопнула дверцу.

Мы шли по направлению к Вергеланнсвейен. Светало, полусонные голуби ворковали на крышах. Мы почти не разговаривали. У подъезда Тора коротко бросила, что у нее в буфете есть немного вина, и я поднялся с нею наверх. Мы сидели и беседовали. Так, слово за слово, я остался у Торы.

Раздевшись, я подошел к окну и поверх низких крыш смотрел туда, где начинались поле и лес. Ноги горели после жаркого дня. В комнате звенела тишина. Ночь была бесконечно тиха и светла. Голуби ворковали.

Усталость и похмелье настроили меня на мечтательный лад, я замер у открытого окна. Внизу, на залитом асфальтом дворе, вдоль стены прошмыгнула крыса.

Тора возилась с постелью. Потом подошла и стала рядом. Она прижалась к косяку; не глядя на нее, я видел ее профиль. Белая пижама Торы несколько охладила меня. Красивая женщина, люди считали ее странной, говорили, что она хороший специалист. А вот я совсем не помню ее и не помню, чем она занималась, помню только, что у нее были острые зубы и тонкая талия. Слава богу, обжигаешься не на всех.

На горизонте поднялся как бы столб дыма, он быстро разрастался над крышами, занимая все небо, вершина его раскинулась, словно вершина ясеня Иггдрасиль [31] Ясень Иггдрасиль — древо жизни и судьбы в скандинавской мифологии. .

— Неужели будет гроза? — глухо спросила Тора.

Да, мы сразу поняли — это гроза.

Мэри, Мэри, я вспомнил тебя той светлой ночью, ты пряталась в этом необычном растущем облаке. Я вспомнил тебя той ночью и вспоминаю теперь. Неужели ты умерла? Я искал тебя. Той ночью в Осло я думал о тебе, потому что предвидел столкновение, а хотел мира. Милая Мэри! Откуда у меня эта глубокая уверенность, что я сплоховал, что я конченый и ничтожный человек, которая возникает, как подумаю, что тебя уже нет, откуда этот безликий, вечно гложущий меня страх? У тебя были самые красивые ноги, какие я только видел, будто ты никогда в жизни не носила туфель. Ни одной другой женщине я не целовал ног. Нашему дому стоять бы на Барбадосе, где в пальмах шелестит пассат. Что случилось в том большом белом доме, освещенном луной? Почему ты такая мертвенно-бледная?

Я стоял рядом с Торой и не шевелился, поглощенный смутными думами о вечности. Почему великие минуты часто переживаешь с тем, кого почти не знаешь? Потому что чувствуешь себя свободно и безответственно? Тора еще не успела расставить сети. Пройдет неделя, и она начнет подумывать о браке. Но пока эта неделя не прошла, я мог чувствовать себя молодым и счастливым.

Так Йенни и надо. «Моя лучшая подруга Тора Данвик». Надеюсь, Йенни, ты сейчас спишь, а не бродишь в отчаянии по пустынным улицам, прислушиваясь к своему бедному сердцу?

Я пошел и лег. От стены веяло теплом.

Тора стояла посреди комнаты голая и мокрая. От горячей воды ноги у нее покраснели. Она водила полотенцем по спине.

— Джон, мне жаль, что у меня нет двух кроватей. Я уже второй раз принимаю душ и с удовольствием простояла бы под ним всю ночь.

Мы лежали на простыне, отодвинувшись друг от друга насколько возможно, и зевали от жары. Я был не в состоянии соблюдать условности.

Осло находится в котловине, — думаю, даже в Конго не бывает такой жары.

Когда я снова проснулся, в городе было еще тихо. Я услыхал птичий щебет. В тишине тикал будильник… Стало прохладнее. Я повернул голову и встретился с ясными глазами Торы. Они были такие глубокие, что я подумал: глаза как ночная тишь. Грудь ее равномерно поднималась и опускалась.

— Ты спал долго и крепко, а я лежала и чувствовала себя счастливой.

Я подумал, но не сказал этого вслух: значит, все хорошо. Взглянув на свое плотное тело, я вдруг почему-то вспомнил о банковском счете. Пока я спал, мне шла рента. Никогда прежде мне не приходило в голову, что я получаю деньги даже тогда, когда сплю.

Выйдя на тихую утреннюю улицу, я закурил. Пыль еще не поднялась, и воздух был чист. По водостоку разгуливал голубь, в подворотню юркнул еж. У крыльца стоял молодой человек и завязывал шнурки на ботинках.

На Университетсгатен я встретил Йенни. Я был холоден и невозмутим. Лицо у нее осунулось, она чуть не падала от усталости. В нескольких шагах от меня она остановилась и горько заплакала. Я не знал, что сказать. Мне тоже были известны такие бдения. Но я скрыл от нее и свою тревогу, и внезапную печаль. Я стоял перед ней, не вынимая изо рта сигареты.

— А я как раз шел и думал, — наверно, Йенни уже давно спит.

Содрогаясь от рыданий, она бросилась мне на шею. Я стоял, не поднимая рук и отвернув лицо, чтобы не обжечь ее сигаретой. И думал о том, что мне уже за пятьдесят. Когда я был молодой, женщины не бросались мне на шею. Теперь это порой случается, но я стал на удивление равнодушным, и сердце мое принимает это с безмолвным спокойствием. Несчастен ли я? Нет, но и далеко не счастлив. Я спросил как можно мягче:

— Ты не боишься, что я упаду?

Вдали на Кристиан Аугустсгатен показалась шумная компания. Увидев ее, Йенни отпустила меня. Какой-то мужчина громко окликнул такси, которое медленно выехало из-за угла. Это был Бьёрн Люнд. Пока эти бодрые дамы и господа упаковывались в машину, их голоса пронзительно разносились по всей улице.

Мы молча смотрели, как такси медленно поехало к Стурторгет. Я испытывал нечто похожее на стыд. Может, было бы лучше, если б он поскорей спился?