Аксель Сандемусе - Былое — это сон

_________________

«Миновав угрюмые холмы, я снова остановился — мне открылся дом, в котором прошло мое детство. У меня было еще достаточно времени, и мне захотелось поразмыслить кое о чем, что всегда мучило меня, когда являлось мне. Эти смутные видения заброшенного кирпичного завода, которые всплыли вчера вечером… но ведь видел-то я его гораздо раньше и не во сне. Это произошло однажды в Америке. Лунной ночью я бежал к садовой ограде, чтобы выбраться наружу. Прячась в кустах, я пробирался к чугунным решетчатым воротам, я знал, что они не заперты. Я добрался до них и вышел наружу, страх впился мне в затылок. Однако никто не гнался за мной из дома, стоявшего в глубине сада, большого белого каменного дома, залитого лунным светом. Передо мной лежала дорога, но она была такая белая, такая светлая, что я не посмел идти по ней. Я свернул в хвойный лес, где знал тропинку, ведущую в поселок. Я нашел эту тропинку и дальше уже ничего не помню.

Это случилось давно, начало и конец этой истории мне были неизвестны. И теперь, на дороге, я опять похолодел от этого воспоминания, как холодел всегда. Оно неизменно сопровождалось мыслью, вернее даже не мыслью, а каким-то смутным чувством, что во мне, эмигранте, прячется другой эмигрант.

Сотни раз мне хотелось, чтобы вся эта история с садом и белым домом, залитым лунным светом, была сном. Я и теперь попытался принять ее за сон, но медленно покачал головой — нет, то был не сон, а какая-то таинственная явь. Когда я первый раз не так давно вспомнил эту историю, я вдруг обратил внимание на свой костюм. Рукава были измазаны известкой, и от костюма пахло хвоей. Воспоминание о доме, саде и лунном свете тотчас вспыхнуло во мне, хотя я и противился ему. Но все, что я успел вспомнить в то мгновение, я уже не мог забыть.

Почему именно теперь мне припомнился тот давний случай? И что означало то новое, что вплелось в него вчера вечером, — заброшенный кирпичный завод? Может, это все-таки сон, но какого-то неизвестного нам свойства? Возрастом это тоже не объяснишь, ведь впервые я испытал нечто подобное много лет назад.

Мне хотелось стряхнуть с себя все и пройти к дому, но тут произошло другое: дом оказался живой. Он не желал впустить меня. Я вынужден был уйти обратно. Куда? Мне вдруг стало ясно, что обратного пути нет. И не потому, что нельзя обмануть Йенни. Дело в другом: по той дороге, которая привела меня сюда, вернуться обратно было уже невозможно».

_________________

«И вот такого, ничего не подозревающего и попавшегося в расставленную ему ловушку, мы скоро увидим на скамье подсудимых, обвиняемого в злоупотреблении силой или в убийстве. Он пришел, ни о чем не подозревая, и началась игра в кошки-мышки, у него не было ни одного шанса, даже намека на шанс. Его карты были известны всем. А он даже не знал, что с ним кто-то собирается играть. Нам ничего не стоит спровадить человека в тюрьму, полиция и правосудие с нетерпением ждут, когда мы это сделаем».

_________________

«В этом-то и был весь позор, тот, которого не прощаешь даже себе, — мне вдруг открылось, что я за человек: мало того, что я недобрый, я просто непорядочный. Может, я и не стал бы таким, если б в юности мне больше везло. Тяжелая юность редко делает человека хорошим, он становится уязвимым, мстительным, изломанным, нелюдимым или таким, как Гитлер. Когда люди растут, им нужны солнце и свет, иначе их либо скручивает, либо они чересчур вытягиваются, подобно березе, тянущейся к свету и воздуху среди старых елей или изгибающейся, чтобы выглянуть из-под нависшей над ней скалы. Яснее, чем когда-либо я понял, благодаря чему сделался состоятельным, — не только благодаря способностям и неутомимому труду, но и чему-то холодному, бесчеловечному, что было противно моей натуре, но от чего я, однако, не отказался. Я воздвиг укрепление против всех, даже против брата, взять это укрепление могли только через мой труп. Стоя лицом к лицу с братом, я понял, почему у меня нет друзей. Я отомстил за свою одинокую юность и сделался непоправимо бесплодным. Прав я или нет, для меня это уже не имеет значения. Я прекрасно отношусь ко всем, пока к моему укреплению не приближаются. Я живу по принципу: ты этого хотел, ты это и получил.

Не зря, когда я осознаю это, у меня вырывается мольба о прощении, крик, в котором звучит боль непоправимой утраты. Вина, что такое вина? Другое дело возмездие, тут уж допустивший несправедливость теряет все».

_________________

«Я обнаружил нечто, таившееся в моей душе: все эти годы мне хотелось вернуться в родной дом и там подвести итоги. Это желание переплелось с воспоминанием о старой любовной истории, которую, вернувшись наконец домой, я хотел завершить».

_________________

«Я должен до конца разобраться в этой истории с убийством. Бьёрн Люнд прав: убийца не найден. Я с ним согласен. Каждый раз, когда я думаю, что приговор верен, мне слышится мрачный презрительный смех, и разгадка рисуется в виде такой картины: ненастной осенней ночью призрак сходит на берег в пустынном месте. Даже если это будет последнее, что мне суждено сделать, я хочу выяснить — кто же убил Антона Странда?»

_________________

«Я приехал в Норвегию, чтобы найти нить, оборванную мной больше тридцати лет назад. Я вызвал из могил мертвецов, оживил все, словно запустил остановившийся фильм. Я совершил все безумства, которые собирался совершить, когда потерял Агнес.

Я вызвал мертвецов, снова явилась Агнес, Хенрик Рыжий снова лишился жизни, они все явились: Ян Твейт, Алма, Ула Вегард и Ханнибал.

Попадался ли кто-нибудь так глупо в собственные сети?

И все это из-за пожизненной верности девушке, ради которой я был готов умереть, когда мне было восемнадцать».

Ко всему этому можно добавить, что у человека всегда найдутся улики, доказывающие, что он сам виновен в случившемся. Много раз, когда то или другое преступление совершалось одновременно с какими-нибудь моими действиями, я невольно думал: улики налицо. Перечитывая написанное и ища против себя улик, связанных с убийством Антона Странда, я случайно обратил внимание и на то, что написано о Мэри Брук. Но все это игра, не более.

У меня нечиста совесть из-за смерти лишь двух людей: первый был дурак, который застрелился, когда я напомнил ему, что он должен мне двадцать долларов, и второй — Хенрик Рыжий, я никогда не признавался, что видел, как он утонул. Это было так страшно, и я, наверно, мог бы спасти его, если б не стукнулся головой, когда лодка опрокинулась, к тому же я плохо плавал.

Я долго сидел и смотрел на последние строчки. Такую легенду я придумал. Придумал еще тогда и рассказал бы, если б кто-нибудь узнал, что я был с Хенриком Рыжим, когда он утонул.

Но об этом никто не узнал. Я боялся его гораздо больше, чем ненавидел. Боялся его холодных голубых глаз под рыжим чубом, — он растоптал мою самую прекрасную мечту. Но он об этом и не догадывался.