Поль Констан - Большой Гапаль

Узнав о такой непорядочности, Панегирист прямо-таки подпрыгнул на месте. Странно, но люди, сталкиваясь с предательством, почему-то всегда полагают, будто прежде испытывали теплые чувства к предавшему их, между тем как предательство — это практически всегда отчаянная реакция на безразличие и равнодушие.

— Кардинала ввели в заблуждение, — ответила она, — ему просто-напросто солгали. Я прекрасно вижу, что факты были изложены человеком недоброжелательно настроенным, отчаявшимся, болезненно-подозрительным, к тому же в непристойных выражениях, как если бы подглядывали в замочную скважину. Ведь все зависит от точки зрения, как посмотреть. Великие умы приписывают нам божественные, возвышенные замыслы, а посредственности тянут нас к себе и, смешавшись с нами, передают нашу суть языком банальностей. Люди, осуждающие нас, полагают — коль скоро они нас критикуют, что — таким образом могут возвыситься над нами, а на самом деле делают нас подобными себе! Поскольку, принимая столь несправедливое в отношении моего монастыря решение, Кардинал не соблаговолил обратиться непосредственно ко мне и свое решение передал через вас, мы не считаем нужным подчиняться его приказам.

— И все-таки, Мать моя… — попыталась было протестовать Настоятельница.

— И все-таки, Дочь моя, это именно так, — повысила голос Аббатиса, — вам придется смириться, что еще не пришло время занять мое кресло. Если бы вы меня попросили, я бы вам уступила. Но отнять его у меня исподтишка, с помощью клеветы и предательства! Купить место, которое передается по наследству, надеяться ценой интриг заполучить кресло, которое достигается лишь добродетелью! Не говоря уж о том, что я не могу простить вам, что вы имитировали свободомыслие, вместо того чтобы и впрямь мыслить свободно, притворялись, будто испытываете удовольствие, вместо того чтобы испытывать его по-настоящему, одним словом, подносили ложку ко рту лишь для того, чтобы тут же выплюнуть ее содержимое. Фи, Сестра моя, вы наверняка полагаете, будто благодаря этому делу попали в большую политику, стали одной из избранных, в действительности же вы проявили здесь банальную злобу.

Впрочем, — продолжала она, стоя перед монахиней, сжимающей в ярости кулаки, — мне следует признать за вами некую особенность: среди всех этих замарашек, которых вы называете своими сестрами и которые готовы служить на коленях, лишь бы пройти в узкую дверь, вы можете проникнуть туда, ползя на брюхе, право же, вам ведь известно, что для вас не существует ничего достаточно низкого.

Женщины бросили вызов одна другой. Трудно сказать, какая из них ненавидела другую сильнее — великая Аббатиса, видевшая, что ее пытается уничтожить та, которую она всегда считала чем-то вроде собственной служанки, или же монахиня, которая всю свою жизнь прожила рядом со славой, не согревшись ни единым ее лучиком, которая вознеслась столь высоко лишь для того, чтобы с ней стали обращаться гораздо хуже, у которой из всех банкетов в памяти осталось лишь разнузданное пьянство, а из всех концертов — лишь речи Аббатисы, что возносили ее над всеми инструментами.

— Убирайтесь, — произнесла Аббатиса, выпроваживая ее, — отправляйтесь делать очередной донос, Кардинал ждет вас, впрочем, он чем-то даже похож на вас: гнусность сближает вас обоих.

Впрочем, Кардинал больше походил не на монахиню, а на другого кардинала, от которого взял костюм и даже попытался придать себе такую же внешность: бородку и закрученные кверху усы. И поскольку тот кардинал являлся для него идеалом и конечной целью, нынешний тщился подражать его умонастроениям: то же благоговение перед сильными, то же высокомерие и спесь перед слабыми. Чем выше поднимался его собеседник по иерархической лестнице, тем неуверенней и незаметней становился Кардинал, но стоило положению пошатнуться, ничто не могло смирить кардинальской ярости. Так и жил этот Кардинал между приступами страха и вспышками гнева, умудряясь поддерживать между ними некое равновесие, что принесло ему репутацию человека справедливого. В эту самую минуту, поскольку он дрожал перед Принцем де О., братом нынешнего папы, он взъярился против Аббатисы и против той пропащей девки, которую принц, сделав поначалу своей любовницей, только что отправил восвояси. По счастливой случайности, которая была и не случайностью вовсе, а результатом интриг Настоятельницы, следы беглянки вели в монастырь Софии-Виктории. Кардинал расставил ловушку и благополучно захлопнул ее за своими жертвами, одержав победу в результате единственного сражения.

Сидя в своем аббатском кресле, прикрыв в задумчивости глаза, София-Виктория обдумывала: какое же из всех несчастий и разочарований последнего времени переживается ею больнее всего. В душе развертывалась целая гамма неведомых страстей: от обыкновенной грусти до самой неистовой ярости, и она думала, что, играя прежде лишь на презрении и гневе, она, должно быть, лишила себя удовольствия испытывать мечтательную печаль или томное разочарование. Она думала об этом вскользь, подобно тому, как генерал производит смотр резерва, и без того зная, что в этот раз, точно так же, как и в прошлый, привлекать его не станет и на войну отправится один. Брат мой, шептала Аббатиса, именно здесь должны были бы вы отомстить за Азенкур! И, слегка воспрянув духом, она мысленно представила все эти победы, оставалось лишь придумать способ, каким должны были они быть одержаны… как неожиданно размышления ее оказались прерваны. Ей сообщили:

— Госпожа Б. де П. де Ф. и де О.

— Жюли, — воскликнула Аббатиса, — вот уж как нельзя более кстати!

— Мадам, Мадам, — умоляла Жюли Б. де П., бросившись к ее ногам, — спасите меня, Принц меня прогнал, Кардинал разыскивает, чтобы заточить…

— Ну хватит, — прервала ее Аббатиса, — ваше имя прекрасно свидетельствует об этапах вашего жизненного пути, вы, должно быть, совершенно истощены! Похоже, после Турции вы освоили всю географию! Нет-нет, объяснять ничего не надо, я и так по вашему присутствию вижу, что после дней наслаждения последовали дни горечи и разочарований. Ничто не могло доставить мне меньше радости, чем ваше появление здесь. Я полагаю, что вкупе с Кардиналом и Настоятельницей вас мне послал Господь, чтобы сильнее унизить меня. Он таким образом указывает мне, что мой крестный путь не будет озарен славой, и мне предстоит окончить свои дни не просто между двух воров, но между двух шлюх. Нет, не уходите, я предоставляю вам убежище, о котором вы пришли просить меня. Мы велим закрыть двери, чтобы вас защитить. Я отдам приказ гвардии.

Боже мой, — продолжала она, — мне-то представлялось совсем другое сражение, но у меня уже нет сил, и ждать я больше не могу, мне предстоит умереть из-за этой пропащей девицы, из-за убогого жизненного поприща, из-за грязных оргий жалкой выскочки, мне предстоит умереть из-за украденного колоска пшеницы, потому что вы, похоже, умудрились унаследовать все сомнительные достоинства как вашей многоуважаемой мамаши, так и вашего многоуважаемого папаши. О Господи, — простонала она, — вы выпили осадок, мне осталась одна грязь.