Поль Констан - Большой Гапаль

Ее положили на подушки. Кормилица принесла одеяло.

— Нечего здесь оставаться, — сказал Исповедник, подталкивая Эмили-Габриель к двери, ведущей в соседнюю комнату, — это зрелище вас недостойно. Вам только что, — продолжал он, придвигая к камину два глубоких кресла, — довелось увидеть самую презренную из всех смертей, какую только могут ниспослать небеса, — смерть развратницы. Не позволяйте, чтобы воспоминание об этой сцене отяготило вашу душу, и пусть эта презренная девица, сгинув в преисподней, избавит землю от миазмов зла, что она распространяла, и да пусть ваша святость воссияет во всем величии.

— Святость, господин Исповедник, вы просто преследуете меня этим словом, вы произносите его всегда, стоит мне что-то сказать, заплакать или просто пошевелиться, а я его не понимаю.

— Именно так и распознается истинная святость — ее не осознают. Но, с другой стороны, не стоит и слишком мешкать, ибо если не признать ее вовремя, может случиться, что с ней свыкаются, и она рассеется в воздухе так, что в какой-то момент станет совсем не видна.

Раздался страшный крик.

— Что это? — воскликнула Эмили-Габриель, резко выпрямившись и прижав ладонь к животу.

— Мадемуазель Жюли больше не желает умирать, — объявил взволнованный Панегирист, — она требует противоядия.

— Противоядия?

— Скажите ей, что такового не существует, — раздраженно сказал Исповедник, — и велите, чтобы она прекратила свои капризы. Что с вами, дитя мое? — спросил он у резко побледневшей Эмили-Габриель. — Небольшое недомогание?

— Нет, Месье, сильная боль.

— Скорее сюда, — позвала прибежавшая за помощью Сюзанна, — ноги у нее просто ледяные, руки дрожат, лоб покрыт испариной, началась рвота…

— Замолчите, дочь моя, — оборвал ее Исповедник, — видите, вы же нам мешаете. Закройте дверь.

Крики возобновились, но слышно было, что несчастной уже не хватает дыхания.

— О! — стонала Эмили-Габриель.

— Когда выходит дьявол, — объяснял Исповедник, — самое главное — изгнать его из тела, а он цепляется, не желает выходить, при этом всегда бывает очень больно.

— Какие ужасные крики, ни у одного животного я никогда ничего подобного не слышал.

— Крики — это отличительная особенность человека, животным свойственно молчание, а если говорить о людях, то громче всех кричат проклятые. Заткните уши.

— Я слышу в глубине собственного сердца и крики Жюли, и мольбы Сатаны. Я страдаю и за нее, и за него.

Просунувшись в приоткрытую дверь, Кормилица сообщила:

— Она сейчас прямо как маленький ребенок, ей страшно в темноте, больно, она рыдает.

— Да оставите же вы наконец нас в покое! — воскликнул Исповедник. — В то время как та, другая, рожает дьявола, Мадам производит на свет свою святость!

И добавил, повернувшись к Эмили-Габриель:

— Заклинаю вас, Мадам, оставьте ад, для вас существуют лишь Господь, Рай и Святые!

— Я не могу больше это выносить, — бормотала Эмили-Габриель, — такая боль…

да, боль, которая отпускает по мере того, как сильнее становятся крики, боль, которая через несколько мгновений превращается

… в радость.

— Аллилуйя! — воскликнул Панегирист, широко распахивая дверь, — у нас появилась святая… В самый последний миг, когда все, казалось, было потеряно, когда телесная боль уносила душу и сердце, я увидел, как с небес спускается Ангел, он укротил Дьявола и сбросил его, скованного цепями, на дно пропасти, а Большой Гапаль вспыхнул, как Неопалимая Купина тысячью серебряных звезд, тысячью золотых роз, они омыли рот и глаза Жюли сияющим светом и увенчали ее голову огненным нимбом. В своей сияющей славе она казалась кристальным источником.

Большой Гапаль вернулся к вам, Мадам, — добавил он, протягивая прекрасный бриллиант Эмили-Габриель, — он еще сияет отблеском чуда.

Азенкур — селение южнее г. Кале (Франция). В октябре 1415 года во время Столетней войны английские войска Генриха V разгромили большее по численности французское войско.

Так называли Фенелона (1651–1715), автора романа «Телемах».

Остров Бурбон — прежнее название острова Реюньон.

Пальмира — древний город, оазис в Сирийской пустыни, центр караванной торговли и ремесел.