Яшар Кемаль - Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

— Вон в той стороне, за холмом, лежит наша деревня.

Вдруг он вскочил и цепко схватил парня за ворот рубашки:

— Посмей только не приехать! Я тебя и на том свете достану. Никуда тебе от этих вот рук не укрыться! Как только весна начнется, привози свою девушку к нам. Ну, с богом. Дай вам бог здоровья.

Молодой человек с девушкой сошли с поезда. Сары Махмуд смотрел им вслед. На душе у него было радостно и легко. Вдруг он увидел, как юноша остановился на платформе как раз напротив их купе. Его глаза опять стали огромными и печальными. Поезд тронулся.

И тут Махмуда словно ударило. Он высунулся из окна и закричал:

— Хуну называется наша деревня! Хуну! — Поезд набирал ход. — Альбистанского уезда, деревня Хуну! Хуну! Хуну! Альбистан! Сначала надо в Мараш приехать, а оттуда — в Альбистан. Хуну!.. Бери ее и приезжай! Я тебя и на том свете…

Паровоз громко свистнул. Окутавшись клубами голубоватого теплого дыма, ликующе, как вольная птица, несся поезд по бескрайней равнине.

Он бросил поводья на борт арбы и не спеша вытащил деньги из кармана своих широченных шаровар. Взмыленные кони тотчас замедлили ход и медленно поволокли арбу по пыльному проселку. Пыль так густо облепила и возчика, и потные крупы коней, что невозможно было разобрать ни цвет его одежды, ни масть животных. Только поблескивали зубы да глаза.

— Значит, было шесть мешков, — пробормотал он себе под нос. — Шесть, по две лиры за каждый. Сколько всего получается? — Он беззвучно пошевелил губами. — Ну да, ровно двенадцать лир. — Пересчитал. — Раз, два, три… Девять. А где же еще три? — Он вспомнил, что покупал лед, хлеб и шербет. — Не мог я потратить на эти пустяковины три лиры! А, пропади все пропадом! — выругался он в сердцах, потом вытащил кисет и стал скручивать цигарку. Привычно чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся.

Он глядел на хилые ростки хлопчатника вдоль дороги и с тоской думал, что слишком долго не было дождя: «Ишь как скукожились, бедные».

Вскоре хлопковые поля сменились посевами пшеницы. Полуиссохшие колоски светились неживым блеском. По правую сторону от дороги раскинулось широкое поле подсолнечника. Зеленовато-бурые шляпки все до единой обратились к солнцу, которое в этот день палило особенно немилосердно. Хоть бы какой-никакой ветерок подул с гор! А кони-то как употели!

Подсолнечник сменился кукурузой. В густой зелени высоких кукурузных стеблей тут и там лиловели нежные метелки. Вдруг словно сеном повеяло. Так пахнут травы на болоте в знойный день. Кони жадно потянулись мордами к сочным стеблям. Похрупав малость, они привычно продолжали свой путь. Возчик по временам натягивал поводья и поторапливал их:

— Н-но, детки мои, поживее!

По серому от пыли лицу возницы, оставляя за собой белесые следы, струились тонкие струйки пота. Он уже давно не следил за дорогой и подремывал, уронив руки с поводьями себе на колени. Поэтому, когда кони неожиданно резко остановились, он испуганно вздрогнул.

— Тпру! — вскрикнул он, с изумлением уставясь на неизвестно откуда взявшуюся перед ним женщину. Она шла по самой середине дороги, и кони едва не ткнулись мордами в покрывало, которым она укуталась с головы до пят.

Женщина отступила на обочину, пропуская арбу. Из-под края покрывала виднелись босые ноги. По тому, как осторожно она ступала и как при этом поджимала пальцы, видно было, что ей больно окунать ноги в раскаленную дорожную пыль.

Он вяло махнул рукой: садись, мол, подвезу. Она нерешительно забралась позади него в арбу, и он, натянув поводья, прикрикнул:

— Н-но, детки мои!..

И арба опять медленно поволоклась по проселку. Вскоре они поравнялись с единственным на всю округу деревом — раскидистым тутовником, росшим поодаль от обочины. Кони сами свернули с дороги и потащились к его тени. Дерево так густо было покрыто пылью, что его жесткая темная листва казалась почти черной.

Возница с трудом распрямил затекшую спину. Он с любопытством оглянулся на свою нечаянную спутницу, однако так ничего и не разглядел — она не оставила в своей чадре даже маленькой щелки для глаз. Но что-то подсказывало ему, что она молода. Он нащупал позади себя небольшой узелок с белым хлебом и халвой, развязал и протянул женщине:

— Отведай, сестрица.

Она в ответ лишь мотнула головой. Он не стал настаивать, съел все сам, потом вытащил из сумы персики, завернутые в темно-коричневую бумагу, отобрал два получше и положил перед женщиной. Ни слова не сказав, она взяла их и, по-прежнему кутаясь в покрывало, начала есть.

Перекусив, он привалился спиной к борту арбы и заснул, а когда проснулся, то увидел, что тень от дерева переместилась на восток и кони опять оказались на припеке.

— Н-но, детки мои!

Отдохнувшие кони поначалу довольно живо тащили повозку, но быстро выдохлись, и уже никакие понукания не помогали. Возница в который раз вытащил деньги и стал их пересчитывать. Ни цокота копыт, ни громыханья колес — все звуки тонули в пухлой серой пыли. Средь этакого безмолвия особенно отчетливо был слышен звон перебираемых монет. Вздохнув, возница наконец припрятал деньги и, полуобернувшись к спутнице, спросил:

— Откуда путь держишь, сестра?

— Из касаба, — шепотом ответила она.

Вокруг простиралась безбрежная равнина — местами свежевспаханная под зябь, местами покрытая нежной зеленью или бледной желтизной. Через всю эту однообразную безбрежность тонкой серой бечевой тянулась узкая дорога. Солнце заметно скатилось к западу.

— В какую же деревню идешь?

— В Кирмитлы.

— А мы из Хемите.

Женщина неуверенно спросила:

— Вроде бы это через две деревни от нашей?

— Так, так…

Они надолго умолкли. Наконец он опять спросил:

— Какая же нужда погнала тебя в касаба?

Она промолчала. Он решил, что она не расслышала, и переспросил:

— По какому делу, спрашиваю, в касаба ходила?

И опять женщина не ответила. Он удивился, но виду не показал, напротив, надолго умолк, вроде бы обиделся. Но любопытство взяло верх.

— Такое у тебя, видать, дело, что и сказать-то стыдишься…

— Почему? Мне стыдиться нечего.

Возчик был невысокого роста, мосластый, жилистый. На его тонкой шее проступали набухшие вены, глаза прятались под густыми черными бровями. Одет он был в необъятно широкие шаровары черного цвета и ярко-желтый минтан. На голове сидела набекрень новенькая кепка. Помолчав, женщина продолжала приятным мелодичным голосом:

— За разводной бумагой ходила. — И объяснила: — Развелись мы с моим благоверным, вот и ходила за бумагой.

— Вон оно, оказывается, что…

Над горизонтом белыми парусами вздулись облака. Со стороны моря потянуло слабым ветерком. Он слегка всколыхнул пыль на дороге, но вскоре утих. Возница, обернувшись, небрежно обронил: