Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя: книга рассказов

Но радость, беда и конфуз всегда приходят почему-то парами. И с фарсовыми недоразумениями все происходит примерно так же, как с вывихнутыми суставами, которые в первый раз вправляют быстро и без последствий, а во второй — похуже и с нависающей перспективой привычного вывиха.

Выйдя на следующее утро в столовую, Лиза сразу увидела на полу разбитое блюдце. Почему, как оно здесь очутилось, никто объяснить не мог. «К счастью, блюдца у нас в избытке», — сказала после томительной паузы тетя Агнесса, и тема была закрыта. Но странности продолжались. Впервые за лето без всякого предупреждения отключили горячую воду; маме — тоже впервые — взяли и нахамили в ресторане: отказались выдать четыре порции обедов, хотя всегда делали это спокойно и даже с улыбкой. Артем капризничал (резался зуб), некто Карл Фукс, автор солидной, совсем недавно вышедшей монографии, с немецкой дотошностью доказывал, что остроумно рассуждающий не только о носовых платках, но и о парламенте восточный философ, вошедший в историю как либерал — друг свободы, в последний период жизни фактически отказался от взглядов, которые проповедовал в молодости, а если так, то рушилась вся концепция, вокруг которой красиво и стройно должна была выстроиться Лизина диссертация. От всего вместе впору было взбеситься, и, хотя до прогулки оставался еще почти час, Лиза схватила коляску с Артемом и выскочила из дома.

Но в этот день неудачи преследовали. Едва ступив за порог, она поняла, что погода и в самом деле настораживает. В любой миг могло хлынуть; угрожающие порывы ветра отчетливо свидетельствовали, что далеко отходить — опасно. К счастью, двор в ожидании дождя был пустым и тихим. В дальнем углу поскрипывали качели, озабоченно чивикала, перелетая с дерева на дерево, какая-то птица. И все. Поэтому Лиза чуть не подпрыгнула, услышав совсем рядом голос Алисиной (Катиной?) бабушки.

«Ну что, горюешь?» — спросил этот голос. Невесть откуда взявшаяся бабка сидела, подавшись вперед, и, держа за ухо большого плюшевого зайца, мерно покачивала его между колен. «Горюешь?» Глазки бабки масляно блестели, и Лиза с неприятно холодящим чувством вдруг вспомнила, как, в первый раз отправившись на прогулку с коляской, Ба рассказала, вернувшись: «Оказывается, нас тут все знают. Когда я подходила к подъезду, старуха на лавочке вдруг сказала: „Ну! У Артема еще одна бабушка появилась. А где ж у вас папа-то?“ И знаете, что я ответила? „Папа плавает“». Тогда на секунду возникло какое-то ощущение неловкости — и мгновенно рассеялось. Ба ответила так, как могло быть понятно дремучей и примитивной тетке. В конце концов, с каждым нужно говорить на его языке.

«Парень-то хоть здоров?» — не отставала Алисина-Катина бабушка, все так же покачивая своего зайца. «Да, стопроцентно», — Лиза попробовала призвать на помощь сарказм. Но сарказм не подействовал. «Ночами мается?» Отвечать было бессмысленно, правильно было встать и уйти, но ветер то стихал, то тревожно усиливался, и Лиза не понимала, идти на просеку или домой. «Эх-хэ-хэ, девка! — громко, протяжно сказала старуха, переходя вдруг и вовсе на деревенский говор. — Значит, судьба така, ничего не попишешь!» О чем она? Кто дал ей право так разговаривать? Лиза почувствовала, как краска, выступив на щеках, заливает теперь лоб и шею. «Бяда, — раскачивался между колен бабкин заяц. — Бяда!» Какая «бяда»? Что за чушь она порет? Не начинать же разубеждать эту дуру? Не показывать ей штамп в паспорте? Бабка смотрела на Лизу с участием и любопытством: «Вот так! Поматросил, а ты тут с рябеночком разбирайся!» Нет, это было уже запредельно. «На конюшню ее и выпороть!» — мелькнула сполохом дикая, бешенством пахнущая мысль. Рывком поднявшись, Лиза схватила коляску, стремительно покатила ее куда-то вперед. Капает? Ну и пусть капает. Капнуло что-то из глаз. «Как она смеет, — яростно шептала Лиза, — как она смеет, как смеет…» Конец фразы болтался какой-то бесформенной, безобразной и жалкой культей, и нужно было немедленно, непременно найти ему ясное и разумное завершение. «Как она смеет не понимать, что в современном мире… в современном мире…» Возьми себя в руки, скомандовал внутренний голос, сосредоточься и доведи мысль до конца. Как только ты придешь к ясной формулировке, все встанет на свое место. Она стиснула зубы — и слезы высохли. «В современном мире интеллигентная семья вообще не часто строится на браке, — отчетливо подсказал кто-то, и Лиза кивнула (повернув на шоссе, она стремительно двигалась в сторону леса). — А если вновь появившийся член семьи, например чей-нибудь муж, не вписывается в гармоничную, усилиями поколений созданную жизнь, то чем скорее он будет отторгнут, тем лучше». «Лучше», — повторила она в полный голос и повернула коляску. Впереди была просека, и над ней разноцветной аркой вдруг встала радуга. Солнце вспыхнуло в каплях воды на траве и на листьях. Красота ослепила. Пришло на ум слово «чертог», потом слово «терем». Лиза остановилась и недоверчиво повела головой. Дождь становился сильнее, блеск солнца — ярче и ярче. Но ведь все так понятно, так просто. Все просто, все… Судорожно сжимая пальцами ручку коляски, она до рези в глазах вглядывалась в сияющее разноцветье. И вдруг захотелось вытащить сладко спящего Артема из этой чехословацко-дурацкой коробки, схватить его на руки и убежать. Но куда?

«Удалось раздобыть билеты на „Люди и страсти“. Если получится, вымой посуду». Последнее слово он угадал — написать у нее уже не было времени. Вместо букв получился крючок, похожий на вопросительный знак. На подзеркальнике рядом с запиской валялось два черных комка, оказавшихся при рассмотрении свитером и шерстяными колготками. На полу, в метре одна от другой, — черные туфли на тонком прямом каблуке (хотела взять, но в последний момент передумала). Положив туфли и свитер в шкаф, Дима неторопливо прошел в ванную, сунул колготки в ящик под раковиной, завинтил крышки флаконов и баночек и, выпрямляясь, поймал свое отражение в зеркале. Поморщился, вспомнив, как утром столкнулся на лестнице с Людой Степановой. Она, вихрем вылетев из дверей, сказала: «Ой! привет, Димка, и какой же ты стал красавчик!» Потом приблизилась, так что видны стали плавающие в зрачках желтые искорки, глянула по-кошачьи: «Ммм, прямо съесть хочется», — облизнулась розовым острым язычком и, крутанувшись на одной ноге, со смехом кинулась вниз по лестнице. Воспоминание об этой сцене снова вызвало легкую тошноту. Почему, собственно?

В пятом классе они со Степановой сидели за одной партой, после восьмого она ушла в Школу торгового ученичества. Теперь была совсем взрослой, и трудно даже поверить, что это она приставала к математичке, слезно прося исправить двойку на тройку, а на контрольных усердно списывала, от напряжения и старательности высовывая кончик языка. Да черт с ним, с ее языком! Окончательно разозлившись, Дима вышел из ванной, со стуком захлопнув дверь.